Однако отражение внешнего мира не осуществляется путём таинственного появления этого мира в психике, оно происходит весьма опосредованно. А.Н. Костин обращает внимание на то, что с помощью дискретных нейрофизиологических процессов в психике могут отражаться непрерывные процессы.[110] Но, опираясь на обсуждаемую позицию, немыслимо даже обсуждать, является ли окружающий нас мир непрерывным или дискретным. Если мы воспринимаем мир дискретным (или, наоборот, непрерывным), то как следует из этого признание того, что мир действительно дискретен (или непрерывен)? Величие познания состоит в том, что человек способен проверять знания, полученные его психикой и сознанием. А вся беда в том, что нет внятной идеи, позволяющей объяснить, как он умеет это делать.
Скажите, любезные сердцу наивные реалисты, откуда вам известно, что именно дерево (или солнце) вызывает ваши зрительные впечатления? Из ваших зрительных впечатлений? Но ведь проблема в том и состоит, что вначале надо доказать, что этим впечатлениям вообще можно доверять. Ведь в самих зрительных впечатлениях подобное доказательство не содержится. И, кстати, зрительные впечатления от одного и того же дерева постоянно меняются – как же мы узнаём, что это одно и то же дерево? Человек способен заблуждаться. Так, иногда он видит иллюзии и миражи. Вёсла, опущенные в воду, выглядят сломанными, правда, это ощущение изменится, стоит их снова поднять над водой. Гром мы слышим с некоторым запаздыванием после вспышки молнии, хотя на самом деле они одновременны. Солнце заходит за горизонт на 8 минут раньше, чем нам кажется (а нам так кажется, потому что свет от солнца ещё продолжает идти даже после реального захода) и т.д.
Знания могут приобретаться автоматически, но из этого не следует, что они верны. Б. Рассел приводит позицию наивного реализма к прямому логическому противоречию. Он пишет: «Физики начали с наивного реализма, т.е. с веры в то, что внешние объекты являются в точности такими, какими мы их видим. На основе этого допущения они развили теорию, согласно которой материя представляет собой нечто совершенно непохожее на то, что мы воспринимаем. Таким образом, их заключение противоречит их предпосылке».[111] Иначе говоря, законы физики мы узнаём благодаря наивному реализму, но эти же законы говорят нам, что наивный реализм ошибается. Отсюда следует: если наивный реализм истинен, то он ложен. В.Ф. Петренко делает даже весьма грозный для современных учебников психологии вывод: «Базовая метафора отражения ... исчерпала свой эвристический потенциал и стала во многом тормозом развития».[112]
И всё же наивный реализм принимается в повседневной жизни подавляющим большинством людей (что само по себе, разумеется, не делает его верным – так, до Аристарха и Коперника не большинство, а все люди считали, что Земля недвижна). Человек, несомненно, способен каким-то образом познавать окружающее и быть более-менее адекватным реальности. И, конечно же, признание этого совершенно неизбежно для ученого. Иначе он просто не мог бы оправдать своё занятие наукой, своё желание строить верные теории. В противном случае, ему надо было бы признать, что он тратит свои усилия только для того, чтобы бессмысленным занятием разнообразить собственную жизнь. Примем, вслед за учёными, что адекватное познание действительности возможно. Но одновременно признаем и загадочность этого, ибо совершенно не ясно, как объяснить логическими средствами существующую и всеми признаваемую способность познания.
Одна из самых плодотворных, на мой взгляд, попыток разрешения гносеологической проблемы восходит к И. Канту. Кант говорил о двух основных стволах человеческого познания – чувственности и рассудке. Чувственные представления и рассудочные конструкции дают сознанию, утверждал он, представления совершенно разных типов. А поэтому именно из их соединения, синтеза (я бы сказал: в процессе сличения) может возникнуть знание. В середине ХХ в. неокантианец Н. Гартман так усовершенствовал эту идею: «Если бы наше познание опиралось на какой-нибудь один устой – как это мыслят чистый эмпиризм и чистый рационализм, которые строят всё на чём-то одном: первый – только на свидетельствах чувств, второй – на одном чистом интеллекте, – то об устойчивом критерии [истинности – В.А.] нельзя было бы думать. Но если познание состоит из обоих элементов, так что два самостоятельных устоя вместе несут на себе свод познания, то дело обстоит иначе. Ведь оба элемента познания отнесены к одному и тому же полю предметов: они дают содержательно разнородные свидетельства о предмете, имеют свои различные и существенно друг от друга независимые средства и пути,но познавательное образование строят лишь вместе».[113]
Итак, вначале справедливо признаётся, что сличать между собой можно только субъективные представления. Далее допускается, что субъективные представления об одном и том же объекте могут быть получены разными, не зависимыми друг от друга способами. И только в случае совпадения этих представлений можно надеяться: обнаружено то реально общее, что есть у этих представлений, а таким общим, вполне вероятно, будет как раз тот объект, который одновременно отображается двумя разными способами. Однако сами разные пути познания прописаны не слишком ясно. Это скорее намёк на возможность решения, но не само решение.
Постпозитивистские методологи науки двигались в ту же сторону, когда заявили, что любое научное высказывание должно независимо проверяться. Они утверждали: нельзя подтвердить гипотезу данными, на основе которых она была создана. Желательно, чтобы при подтверждении гипотезы использовались хотя бы новые методы. А ещё лучше, чтобы логические рассуждения и экспериментальные данные независимо подтверждали друг друга. Если теория, построенная индуктивным эмпирическим путём, совпадёт с теорией, построенной независимо дедуктивным логическим путём, то есть шанс, что это совпадение не случайно и отражает закономерности реального мира. Однако и такая идея не полностью снимает все проблемы. Ещё как-то можно себе представить, что логический и эмпирический способы научного познания, осуществляемые разными учеными, каким-то странным образом не зависят друг от друга (когда ученые не общаются между собой и не знают ничего ни о предшествующих поисках, ни о результатах друг друга). Но как разные пути познания могут оказаться полностью независимыми, если протекают в сознании одного человека? Ведь сознание, если оно выполняет какую-то функцию, будет обязательно влиять на оба сравниваемых результата, а значит, эти результаты зависимы друг от друга. Поэтому методологи и утверждают: никогда нельзя строго подтвердить или опровергнуть теорию, можно лишь выбрать из нескольких теорий наилучшую. Но и такой ответ не слишком радует. Всё-таки выбор наилучшей теории из нескольких должен отличаться от выбора наилучшей галлюцинации.
110
Костин А.Н. Парадокс недизъюнктивности психики и дискретности нейрофизиологических процессов. // Психологический журнал, 2002, №5, с.14-23.
112
Петренко В.Ф. Конструктивисткая парадигма в психологической науке. // Психологический журнал, 2002, №3, с.113.
113
Гартман Н. Познание в свете онтологии. // Западная философия. Итоги тысячелетия. Екатеринбург-Бишкек, 1997, с.480.