Можно иронически улыбаться над подобными иррациональными построениями, но есть ли что-нибудь лучшее? Может, ошибка в самой постановке проблемы? В ней вроде бы участвует триада конструктов: данное сознанию представление о реальных предметах, сами реальные предметы («вещи сами по себе» – именно так Вл. Соловьев переводит знаменитое кантовское «Ding-an-sich» и, на мой взгляд, этот перевод гораздо удачнее, чем загадочная «вещь в себе») а также результат их сопоставления друг с другом. Может, какой-то из этих конструктов лишний или, наоборот, чего-то важного не хватает?
Философы-идеалисты именно для решения гносеологической проблемы придумали свой знаменитый логический трюк, столь поражающий воображение: реальные предметы не существуют, существует только то, что дано в представлении. Эта идея снимает проблему, так как представления, по определению, уже могут сравниваться друг с другом. Более того, несмотря на всю свою контринтуитивность, такой взгляд логически безупречен, его никому не удалось опровергнуть. Но при этом, правда, из итоговой картины вообще исчез окружающий нас мир. Признаюсь, такая цена кажется чрезмерной. Подавляющее большинство идеалистов, впрочем, реальность всё же сохраняют. Но они при этом опираются на другие не слишком обнадеживающие и, к тому же, никак не проверяемые утверждения. Дж. Беркли, например, сохраняет реальность с помощью весьма сильного допущения: мир существует, утверждает он, в виде представлений в сознании Бога. Легче от этого не становится.
Некоторые философы предложили иной подход к решению проблемы: лишним является процесс сопоставления. Не нужно сравнивать то, что представлено в сознании, с тем, что есть на самом деле. Достаточно предположить, заявили они (и за это предположение были отнесены в стан дуалистов), что как реальность, так и представление о ней, данное сознанию, существуют независимо друг от друга, но развиваются параллельно по одним и тем же законам. Врожденные механизмы познания заранее работают так, чтобы быть адекватны познаваемому. Представления, выработанные сознанием, соответствуют реальности просто потому, что – в силу предустановленной гармонии (скажет, например, Лейбниц) – они созданы по тем же законам, что и реальность. Этот подход получил название психофизического параллелизма. Б. Рассел справедливо называет эту теорию «очень странной». Ведь из него следуют явно абсурдные следствия: между физическими и психическими явлениями нет и не может быть никакого взаимодействия. Психические явления, раз они параллельны физическим, должны соответствовать тем же законам, что и физические явления, т.е. законам физики, и, наоборот, физические явления должны соответствовать законам психологии. И пр., и пр.
Э. Гуссерль движется иным путём. «Если разорвать разум и сущее, – задается он вопросом, – то каким же образом познающий разум может определить, что есть сущее?»[123] А поскольку ответа нет, то, следовательно, нельзя разрывать разум и сущее. Вот как эту позицию с ясностью, достойной пера самого Гегеля, воплотил Ж.-Ф. Лиотар: «Мы приходим к новому локусу психического, которое теперь уже не что-то внутреннее, но интенциональность, то есть отношение между субъектом и ситуацией; и это нужно понимать не так, что эта связь объединяет две отделимые друг от друга противоположности, но, напротив, что эго, как и ситуация, поддается определению только в этом взаимоотношении и через это взаимоотношение».[124] У разума и сущего есть нечто общее – сущность предметов, которую, собственно, и надо постигать. Мы лишь должны отбросить все свои исходные предположения о конкретных предметах и стараться сосредоточиться на сущности, которая только и придает смысл объектам и событиям. Эта весьма туманная идея, хотя и исходящая из вполне рационального посыла, вдохновила не одно поколение феноменологов, экзистенциалистов, гуманистических психологов, породив в силу неопределенности ключевой процедуры – процедуры постижения сущности – множество различных интерпретаций. А отсюда уже легко было придти к постмодернистской идее множественности истин (что эквивалентно признанию отсутствия истины вообще).
И всё же, думается, честнее с ужасом вздохнуть и снова развести руками. Человек, конечно же, способен познавать, но как ему это удается – не известно. А ведь если процесс познания не поддаётся рациональному объяснению, то чего стоят все разъяснительные конструкции при описании познавательных процессов в учебниках психологии? Не может же быть, чтобы всё, что мы в этом мире осознаем, было заведомо ни с чем не соотносимым галлюционированием. Если мы хотим описывать нормальную (не патологическую) работу сознания мы должны найти логическую возможность того, чтобы осознаваемые представления были верны, а если они неверны, то могли бы хотя бы частично исправляться. Впрочем, вряд ли хоть один психолог в этом может всерьёз усомниться. Зачем, в противном случае, говорить о точности восприятии, адекватных действиях, правильно решенных задачах и истинных мотивах? Но, значит, психологи, как и положено учёным, признают, что конкретный человек хотя бы иногда решает гносеологическую проблему. Как, однако, это объяснить, как вырваться из порочного круга рассуждений? Как построить психологию познания?
Без решения гносеологической проблемы психология как наука вообще будет влачить лишь жалкое существование. Психика и познание теснейшим образом взаимосвязаны. Когнитивизм вообще исходит из того, что логика процесса познания поможет объяснить всё, что мы знаем о сознании и поведении человека, что «термины "психология познания" и "психология" являются, в сущности, синонимами»[125]. Беда лишь в том, что логика этого процесса ускользает от понимания.
Отсутствие рационального объяснения не означает его принципиальной невозможности. Да, до сих пор удовлетворительного объяснения не нашли. Однако философы решали эту задачу умозрительно, не очень ясно понимая, ни что такое сознание, ни что именно оно делает в процессе познания. Может быть, именно психологи, знающие о реальной деятельности сознания более, чем кто-нибудь, смогут, наконец, распутать коварную головоломку. Так давайте же искать, не пугаясь того, что умнейшие мужи человечества до сих пор с этой задачей не справились.
Рассмотрим ещё одну философскую проблему, которая тесно связана с двумя другими, хотя изначально она стоит как бы в стороне – проблему свободы выбора, или этическую проблему. Проблема названа этической потому, что обсуждалась, прежде всего, в связи с нравственными проблемами. Утверждается, что добрые дела должны осуществляться человеком без всяких побудительных причин, без всякого намерения извлечь какую-нибудь выгоду в этом мире или на том свете. А иначе, мол, это не добрые, а корыстные дела. Но поведения без побудительных причин не бывает, следовательно, и добрых дел не может быть. Впрочем, и злых тоже, ибо если поведение предопределено причинами, то в чём можно обвинять преступников, если они были вынуждены действовать преступно? Итак, или человек способен действовать без побудительных причин, или он не ответственен за свои поступки.
В итоге приходим к чепухе. Если человек свободен в своём выборе, то это значит, что он принимает решения без каких-либо оснований, не подчиняясь никаким законам, т.е. его поведение находится "вне каузальных отношений бытия" (Н.А. Бердяев), не может быть прогнозируемо, не подлежит научному описанию и пр., и пр. Самое несущественное следствие из этого абсурдного предположения – принципиальный отказ от возможности существования такой науки, как психология. «Мир, в котором не царит детерминизм, закрыт для ученых».[126] А, с другой стороны, если признать, что все решения человека причинно обусловлены (не так важно, чем – генетикой, средой, воспитанием, ситуацией или чем иным), то отсюда следует, что человек не несёт ответственности ни за какие свои поступки. И тогда, скажем, быть человеку героем, святым, преступником или обывателем – вопрос предрешенный, не зависящий от самого человека. Ни одна из этих крайностей не может быть принята отдельно, а обе вместе ведут к противоречию: человек, конечно же, свободен в своём выборе, но его поведение и выбор, конечно же, причинно обусловлены.
125
Мортиндейл К. Генеральная парадигма эмпирической эстетики. // Творчество в искусстве – искусство творчества. М., 2000, с.39.