Нельзя просто сказать: то, что мы знали раньше, неверно. Надо еще показать, почему тό, что мы ранее ошибочно полагали верным, все же способствовало развитию науки. Как так могло получиться, что ошибочная теория Ньютона предсказала местоположения не открытых еще планет, а ошибочная теория Максвелла – возможность передачи электромагнитных волн на расстоянии? Новые теории обязаны объяснить успех старых. Так, например, астрономическая теория К. Птолемея, исходящая из заведомо неверного с сегодняшней точки зрения представления о неподвижной Земле, вокруг которой вращаются Солнце и планеты, трактуется как вполне приличное приближение с точностью до двух первых членов фурье-разложения истинных ньютоновских орбит. Механика Ньютона, принципиально не совместимая в своих посылках с теорией относительности А. Эйнштейна, интерпретируется как частный случай последней. Всегда найдется такой способ описания признанного ранее достоверным предшествующего знания, чтобы оно не противоречило новому знанию. Все это позволяет утверждать: «законы природы, установленные при определенных условиях, установлены окончательно».[439]
Уже упоминалось, что, как ни странно, это так даже в математике. Как бы ни изменялись основания математики, если в первые двадцать лет после доказательства теоремы не была обнаружена ошибка в рассуждениях (а такие ошибки совершали и Г. Лейбниц, и Л. Эйлер, и О. Коши), то теорема «признается в своей истинности навсегда».[440] Например, кризис математики в начале ХХ в. привел к серьезному пересмотру оснований математического анализа, т.е. к существенному пересмотру аксиоматики, а, следовательно, и к пересмотру имевшихся доказательств, сводящих теоремы к этим аксиомам. Однако ни одна из важнейших теорем не была изъята из анализа как ошибочная. Это поразительно: ранее сделанные доказательства теряют силу, но доказанные с их помощью теоремы всё равно считаются верными.
Другое дело, что вид и обоснование этих законов со временем настолько изменяются, что сами первооткрыватели этих законов, если бы они могли с ними познакомиться в новом обличии, вряд ли бы их опознали. Дело ещё и в том, что, когда происходит научное открытие, сам автор вынужден так его интерпретировать, чтобы "втюхать" это открытие научному сообществу. Теперь уже автору совершенно неожиданной для него самого идеи требуется сделать вид, что она настолько тривиальна, что иначе и быть не может. Здесь Фейерабенд прав: ученый вынужден заниматься пропагандой своих идей и зачастую манипулирует сознанием научного сообщества. Благодаря этому, открытие получает философское, культурологическое, дидактическое звучание. Более того, закона без интерпретации вообще не может существовать – его просто никто не заметит. Но бренна-то как раз интерпретация, а закон вечен. Пусть новая физика создаст какое-нибудь очередное трёх- или одиннадцатимерное представление мира и придаст гравитации в этой модели геометрическое истолкование, не подразумевавшееся ни Ньютоном, ни Эйнштейном, – закон тяготения в земных условиях останется навсегда, не зависимо от того, как он понимается в терминах физики будущего. То, что однажды уже было принято научным сообществом как подтвержденное знание, останется в науке навсегда, даже если обоснование и предшествующая интерпретация этого знания были ошибочными, а само знание неточным.
Истина существует, поскольку существует реальный мир, в котором мы находимся, двигаемся, живём. А естественнонаучный поиск позволяет нам быть уверенными, что рано или поздно встреча с Истиной обязательно состоится. Сколько мы узнали нового и верного всего за какие-то три-четыре столетия! Пишет великий физик В. Гейзенберг: «Достаточно представить себе ту предельную степень точности, какой требует посадка на Луну, ту невообразимую меру надежности и отточенности, какая здесь продемонстрирована, чтобы понять, сколь прочная база достоверной истинности лежит в основании новоевропейского естествознания». С ним трудно не согласиться.
Впрочем, хотя не согласиться трудно, но при желании – можно. Поскольку любому явлению можно приписать любой смысл, то, тем самым, и опорочить можно всё, что угодно, даже Истину. (Как говаривал О. Уайльд, «скажешь правду – всё равно, рано или поздно попадёшься»). Вот впечатляющая конструкция анархиствующего методолога П. Фейерабенда: «В отношении науки всё ясно. Наши оболваненные прагматические современники склонны предаваться восторгам по поводу таких событий, как полеты на Луну, открытие двойной спирали ДНК или термодинамического неравновесия. Однако при взгляде с иной точки зрения всё это – смешно и бесплодно. Требуются биллионы долларов, тысячи высококлассных специалистов, годы упорной и тяжёлой работы для того, чтобы дать возможность нескольким косноязычным и довольно-таки ограниченным современникам совершить неуклюжий прыжок туда, куда не захотел бы отправиться ни один человек, находящийся в здравом уме, – в пустой, лишенный воздуха мир раскалённых камней. Однако мистики, пользуясь только своим сознанием, совершали путешествия через небесные сферы и созерцали Бога во всей его славе, что придавало им силы для жизни и для просвещения своих сторонников. Лишь невежество широкой общественности и её строгих воспитателей-интеллектуалов, поразительная скудость их воображения заставляют бесцеремонно отвергать подобные сравнения».[442] Ах, какой пафос, какая изысканная аргументация!
Г-н Фейерабенд, да простят меня его поклонники, имеет большой литературный талант, неплохое знание истории физики, но не имеет научной совести. Ведь на вопрос: как можно объяснить разительные успехи естественных наук? этот вполне владеющий логикой джентльмен отвечает по принципу: если дядька в Киеве наелся бузины, то ему не до научных теорий. Поверить Фейерабенду, так получается, будто прогресс естественной науки никому не нужен и состоит лишь в том, что тысячи самых высококлассных специалистов работают на группу косноязычных сумасшедших с единственной задачей отъёма биллионов долларов у остального населения Земного шара (т.е. у неинтеллектуалов и специалистов невысокого класса?) на свои лишенные всякого здравого смысла затеи. Поэтому гг. интеллектуалы (наподобие нобелевского лауреата В. Гейзенберга и иже с ним) оболваненные своими невежественными наставниками со скудным воображением, опомнитесь пока не поздно и поверьте Фейерабенду: вам лучше сидеть в пещере и медитировать. Что значат ваши хваленые достижения в области высоких технологий, все ваши компьютеры, самолеты и новые медицинские средства, коли все исследователи первобытного общества в один голос отмечают, что в те далекие времена люди жили гораздо более богатой духовной жизнью, чем сегодня. В таком пещерном состоянии – и это самое замечательное следствие из подобных рассуждений! – не надо вообще ничего знать (чем меньше знаешь, тем лучше спишь), можно даже не уметь считать до биллиона. Правда, для того, чтобы всё-таки представлять, как жили люди в первобытную эпоху, сначала каким-то невежественным интеллектуалам необходимо было украсть у кого-то очередные биллионы.
О подобной чепухе можно было бы и не рассуждать, да уж больно она популярна. Разве, например, можно объективно оценить, какая из нескольких теорий истиннее? – стали спрашивать методологи. Ведь это всё равно, что обсуждать, какая из метафор или карикатур точнее описывает реальность. Стало быть, любая теория имеет право на существование. И, значит, чем больше разных теорий, описывающих одну и ту же реальность, тем лучше. В общем, как пел поэт, "гуляй, рванина, от рубля и выше". Методологический анархизм возводит этот поэтический призыв в методологический принцип построения науки: "пойдёт всё (anythinggoes)". Его формулирует П. Фейерабенд, особо подчеркивая справедливость данного принципа для великих естественных наук. Правда, не совсем понятно, неужели, по его мнению, научные теории менее требовательны к себе, чем кулинарные рецепты, где все-таки дозволено не все (запрещается, например, использование ядовитых веществ). Ф.М. Достоевский мучается: если Бога нет, то неужели тогда всё дозволено? Фейерабенд обходится без мучений: если Истины нет, то всё пойдёт, и это-то самое замечательное. В конце концов, действительно, любая дребедень может быть эвристичной, особенно если итоговый результат заведомо никому не нужен.
439
Кузнецов И.В. Принцип соответствия в истории науки. // Принцип соответствия. М., 1979, с.187.
440
Перминов В.Я. Развитие представлений о надежности математического доказательства. М., 1986, с.51.