Я всегда с восторгом и упоением читал Платона (но не его приводящие в уныние «Законы» и «Государство»), именно Платон ввёл меня в круг важных проблем, о которых я просто раньше не задумывался. Общему видению философской проблематики я, наверное, более всего обязан Б. Расселу. Без его «Истории западной философии» я бы, кстати, никогда не рискнул столь вольно и субъективно реконструировать историю психологии.[39] Философию математики открыли для меня «Доказательства и опровержения» И. Лакатоса, лекции по космологии, прослушанные мной в блистательном исполнении Р.И. Пименова, а позднее и работы В.Я. Перминова. Ироничного Д. Юма я прочел, уже будучи знакомым с его идеями по многочисленным пересказам. Однако ни один пересказ не смог передать ту детективную занимательность, которой насыщены его книги. А вот любимого мной И. Канта иногда мне всё-таки тяжко читать, хотя его идеи вдохновляли меня едва ли не больше всего. Уж слишком, на мой взгляд, этого мудрого философа тянуло к избыточному педантизму в рассуждениях.
Всех повлиявших на меня философов даже не перечислить. Я полагаю, что любая выбранная психологом позиция должна найти способ непротиворечивой интерпретации других философских школ и вобрать её в себя, ибо любая серьёзная концепция содержит в себе важное логическое или психологическое оправдание. Я уверен, что даже системы, которые мне совсем не нравятся – такие, как, например, феноменология и методологический анархизм, – содержат в своих построениях разумное начало, которое должно быть выявлено и включено в наличную систему знаний. Тем не менее, к сожалению или к счастью, есть несколько признанных великими авторов, которые всегда настолько раздражали меня, что я практически не мог их читать. Более того, никогда даже не читаю те книги, в которых на этих авторов часто ссылаются, так как заранее знаю, что никакой интеллектуальной радости я в итоге всё равно не получу. Речь, прежде всего, идёт об Аристотеле и Гегеле.
Гегеля воспринимаю просто со священным трепетом. «Феноменологию духа» даже не смог дочитать, возомнив – наверное, самонадеянно, – что нашел в ней множество логических ошибок. В итоге нескольких неудачных попыток разобраться в построениях короля диалектики у меня сложилось впечатление, что Гегель довёл свои построения до такого всеобъемлющего логического конца, что они полностью лишились логического начала. Учитывая высокий ранг этого философа в мировой истории, я стал уже подумывать о каких-то собственных защитах, связанных с его текстами. Но затем обратил внимание на ту оценку, которую дают этому любителю мудрости самые ценимые мной авторы. Б. Рассел заявил, что почти всё учение Гегеля не только ложно, но и требовало от его автора значительного невежества.[40] У. Джеймс признался, что Гегель писал до того отвратительно, что он отказывается его понимать.[41] Вл. Соловьев писал: «Логика Гегеля, при всей глубокой формальной истинности частных своих дедукций и переходов, в целом лишена всякого реального значения, всякого действительного содержания, есть мышление, в котором ничего не мыслится».[42] К. Поппер идет ещё дальше, полагая Гегеля наглым мошенником, стремившимся лишь обмануть и сознательно запутать своих читателей, а его учение – откровенной клоунадой и блефом. Поппер уверен, что слава Гегеля была сотворена людьми, которые вместо трудоемкого пути науки избрали быстрое и не отягощенное знанием ˝посвящение˝ в якобы не доступные простым смертным секреты этого мира.[43]
Наверное, работы Гегеля не были лишены замысла, его загадочная терминология даже стала событием в истории культуры. Но он не обладал мудростью Сократа и самоуверенно считал, что постиг окончательную Истину, чем отличался от всех остальных смертных, для которых Истина, как он сам утверждал, – это всегда лишь процесс. Задумайтесь: а что, собственно, мог сделать амбициозный и не слишком одаренный мыслитель, получивший из рук прусского монарха, разбирающегося в философии строго в соответствии со своей должностью, титул самого лучшего философа? Ну, во-первых, прославлять прусскую монархию как вершину достижений мирового духа, а, во-вторых, писать настолько глубокомысленно и непонятно, чтобы никто не догадался, что сам философский король – голый. Но ведь именно это Гегель и делал! У него просто не было иного выхода. Самую убийственную оценку Гегелю дал А. Шопенгауэр, знавший его лично: «Гегель, назначенный властями сверху в качестве Великого философа, был глупый, скучный, противный, безграмотный шарлатан, который достиг вершин наглости в преподнесении безумнейшей мистифицирующей чепухи».[44]
Мне доводилось встречаться с людьми, восхищавшимися Гегелем и как философом, и как стилистом, но так и не удалось понять, что же именно приводит их в восторг. Тем не менее на флаге психологии как науки гуманитарной должно стоять имя Гегеля, ибо его влияние на развитие психологи огромно, хотя, признаюсь, и не достаточно отрефлексировано. Так, гуманистическая психология умудрилась многие свои построения заимствовать именно у Гегеля. Психологи, правда, выразили его напыщенные конструкции куда более вразумительными словами, но всё равно эти слова остались не до конца понятными. Как правило, психологи-гуманисты, психологи-феноменологи – это вдохновенные и мудрые практики. Но присущее их теоретическим обобщениям родство с гегелевским словоблудием вызывает очень серьезные опасения.
И всё же самым скучным и неудобочитаемым для меня всегда оставался Аристотель. Восхищенных аристотелианцев сейчас, конечно, не найти. Более того, многие вообще не считают его оригинальным мыслителем – К. Поппер, например, по стилю и пристрастию к решению любых вопросов приравнивает его к посредственным писателям[45] – но всё же не случайно его имя переводят как "наилучший завершитель".[46] Влияние Аристотеля на становление европейской науки до сих пор считается решающим. Он так все удачно завершил, что далее можно было только отказываться от того, что он сделал. Я даже придумал эвристику, до сих пор меня не подводившую: если по мучающей меня проблеме Аристотель что-то говорил, то точно ошибался, и надо найти ошибку. Признаюсь, впрочем, что Аристотель уникален как образец всепобеждающего здравого смысла. Но, как остроумно и точно говаривал В.А. Ганзен, наука отличается от здравого смысла именно тем, что она от него отличается.[47]
Труднее всего, тем не менее, найти то, в чём именно ошибается здравый смысл. Опровержение утверждений Аристотеля составляет суть естественной науки Нового времени. Это отмечают даже те авторы, которые относятся к Аристотелю с принятым в истории науки пиететом. Вот как А.А. Любищев характеризует становление естественной науки: «то время было ознаменовано решительной борьбой с авторитетом Аристотеля, и эта борьба, как мы знаем, принесла огромную пользу свободному развитию науки».[48] Т.Я. Дубнищева также говорит о формировании науки Нового времени: «Основной принцип новой науки – перейти от аристотелевских схем к изучению природы».[49] Если вслед за К. Поппером считать опровергаемость главным критерием научности, то вполне справедливо, что Аристотель считается величайшим ученым всех времен и народов. (Правда, сам Аристотель не любил ученых, считая, что ˝чрезмерно ревностное занятие науками с целью их тщательного изучения˝ причиняет вред[50]).
Психологи же, к сожалению, явно недооценивают редчайший эвристический дар "Отца европейской науки" по части умения ошибаться и весьма стандартно подчёркивают лишь его, как предполагается, прогрессивный вклад в развитие науки о душе. Более того, на флаге психологии как эмпирической науки явно (хотя, на мой взгляд, не слишком оправданно) начертано имя Аристотеля. Поэтому-то М.Г. Ярошевский вполне справедливо написал, что «связанное с именем Аристотеля понимание природы психического получило резонанс в веках».[51] А С. Эверсон в порыве восторга даже в 1997 г. (!) уверяет, что психология Аристотеля «знаменует собой более глубокое понимание» этой науки, чем это свойственно многим современным психологам.[52] Давайте приглядимся, какие же такие идеи, во многом ещё не понятые нашими современниками, смогли вызвать резонанс, длящийся тысячелетия. Приведу все высказывания Аристотеля, включенные М.Г. Ярошевским в свой учебник по истории психологии – видимо, они произвели на него самое сильное впечатление. (С равным успехом мог бы набрать цитат и из любого другого учебника – эффект был бы тот же). Не обращайте внимания на шершавость аристотелевского стиля, который, конечно же, нельзя сравнивать с блестящими по форме диалогами Платона. Главное – попробуйте почувствовать непреходящую мощь его высказываний:
47
Цит. по: Маничев С.А. Памяти В.А. Ганзена. // Ананьевские чтения – 2002. Психология и политика. СПб., 2002, с.14.