Через пятьсот ступеней Ульман разрешил сделать первый привал, и тогда Артём понял, как же устали его ноги. На отдых боец отвёл всего пять минут – он боялся пропустить тот момент, когда сталкер попытается связяться с ними.
На восьмисотой ступени Артём сбился со счёта. Ноги налились свинцом, и каждая теперь весила втрое больше, чем в начале подъёма. Самым сложным было оторвать ступню от пола - он, словно магнит, тянул её обратно. Плексиглас противогаза запотел изнутри от надорванного дыхания, и серые стены плыли в тумане, а коварные ступени стали цеплять его ботинки, пытаясь уронить. Остановиться и отдохнуть в одиночку он не мог: позади него напряжённо пыхтел Павел, который к тому же нёс в два раза больше груза, чем Артём.
Ещё минут через пятнадцать Ульман снова остановился. Он тоже выглядел уставшим, его грудь тяжело вздымалась под бесформенным защитным костюмом, а руки шарили по стене в поисках опоры. Потом боец достал из ранца флягу с водой и протянул Артёму.
В противогазе был предусмотрен специальный клапан, через который проходил катетер - через него можно было сосать воду. Несмотря на то, что Артём понимал, как хочется пить остальным, он не мог заставить себя оторваться от резиновой трубки, пока не осушил флягу наполовину. После этого он осел на пол и закрыл глаза.
- Давай, ещё недолго! – прокричал Ульман.
Он рывком поставил Артёма на ноги, забрал у него баул, взвалил себе на плечи и двинулся вперёд. Сколько продолжалась последняя часть подъёма, Артём не понимал. Ступени и стены слились в одно мутное целое, лучи и пятна света из-за испарины на обзорных стёклах выглядели как сияющие облака, и какое-то время он отвлекал себя тем, что любовался их переливанием. Кровь молотком стучала в голове, холодный воздух раздирал лёгкие, а лестница всё не кончалась. Артём несколько раз самовольно садился на пол, но его поднимали и заставляли идти.
Ради чего он это делает? Чтобы жизнь в метро продолжалась? Да. Чтобы на ВДНХ и дальше растили грибы и свиней, и чтобы там жил его отчим, и семья Женьки, и чтобы незнакомые ему люди вернулись и опять мирно зажили на Алексеевской, и на Рижской, и чтобы не затихала беспокойная торговая суета на Проспекте Мира и на Белорусской, чтобы разгуливали в своих халатах брамины в Полисе, и шуршали книжными страницами, постигая знания и передавая их следующим поколениям, и чтобы фашисты и дальше строили свой рейх, отлавливая расовых врагов и запытывая их до смерти, а люди Червя похищали чужих детей и поедали взрослых, а женщина на Маяковской и дальше могла торговать телом своего маленького сына, зарабатывая себе и ему на хлеб, и чтобы на Павелецкой не прекращались крысиные бега, а бойцы революционной бригады продолжали свои нападения на фашистов и смешные диалектические споры, и чтобы тысячи людей по всему метро дышали, ели, любили друг друга, давали жизнь своим детям, испражнялись и спали, мечтали, боролись, убивали, восхищались и предавали, философствовали и ненавидели, и каждый верил в свой рай и свой ад... Чтобы жизнь в метро, бессмысленная и бесполезная, возвышенная и наполненная светом, грязная и бурлящая, бесконечно разная и именно потому такая волшебная и прекрасная, человеческая жизнь продолжалась.
Он думал об этом, и как будто в его спине проворачивался огромный заводной ключ, который подталкивал его к тому, чтобы сделать ещё шаг, а за ним ещё и ещё, Артём продолжил двигаться дальше.
И вдруг всё оборвалось. Они вывалились в просторное помещение – широкий круглый коридор, замыкающийся в виде кольца. Внутренняя стена его была облицована мрамором, отчего Артём сразу почувствовал себя как дома, а внешняя... Внешняя была совершенно прозрачна, и сразу за ней начиналось небо, а где-то далеко-далеко внизу стояли крошечные домики, разрезанные улицами на кварталы, чёрные пятна парков, огромные провалы воронок и фишки уцелевших высотных домов - отсюда был виден весь бескрайний город, серой массой уходивший в тёмный горизонт. Артём съехал на пол, привалившись к стене и долго-долго смотрел на город, на медленно розовеющее небо, и снова на город.
- Артём! Вставай, хватит сидеть! Вот, помоги-ка, - тряхнул его за плечо Ульман.
Боец вручил ему большой моток проволоки, и Артём непонимающе уставился на него.
- Не ловит эта треклятая антенна, - он указал на скрученный шестиметровый штырь, валявшийся на полу.- Будем рамовой пробовать. Вон там, дверь на технический балкон, который этажом ниже. Она как раз со стороны Ботанического Сада. Я пока на рации буду сидеть, выйдите с Пашкой наружу, он антенну разматывать будет, ты его подстрахуешь. Давайте поживее, а то уже светать скоро будет.
Артём кивнул. Он вспомнил, зачем он здесь, и у него открылось второе дыхание. Кто-то подкрутил невидимый ключ в его спине, и внутренняя пружина снова начала разворачиваться. До цели оставалось совсем немного. Он взял проволоку и пошёл к балконной двери.
Створка не поддавалась, и Ульману пришлось всадить в нужную секцию целую очередь, пока изъеденное пулями стекло не треснуло и не рассыпалось. Мощный порыв ветра чуть не сбил их с ног. Артём шагнул на балкон, огороженный решёткой высотой в человеческий рост.
- На вот, посмотри на них, - Павел протянул ему полевой бинокль и махнул рукой в нужном направлении.
Артём приник к окулярам и долго бесцельно водил взглядом по приблизившемуся городу, пока Павел не навёл его силой на то место, о котором говорил.
Ботанический Сад и ВДНХ срослись вместе в одну тёмную, непроходимую чащобу, среди которой высились облупленные белые купола и крыши павильнов Выставки. В этом дремучем лесу оставалось всего две прогалины - узенькая дорожка между главными павильонами («Главная аллея», - боязливо прошептал Павел) и это.
Прямо посреди Сада разрослась огромная проплешина, словно даже деревья отступили от невиданной язвы, образовавшейся среди них. Это было странное и жуткое зрелище – не то городище, не то гигантский животворящий орган, пульсирующий и подрагивающий, раскинувшийся на несколько квадратных километров. Небо постепенно окрашивалось в утренние цвета, и его становилось видно всё лучше: опутанная жилками живая плёнка, вылезающие из выходов-клоак крохотные чёрные фигурки, деловито копошащиеся, как муравьи... Именно муравьи, а их городище-матка напоминало Артёму громадный муравейник. И одна из их тропок шла – он сейчас хорошо видел это – к стоящему на отшибе белому круглому строению, точь-в-точь напоминавшему вход на станцию ВДНХ. Чёрные фигурки добирались до дверей и пропадали. Их дальнейший путь Артём знал слишком хорошо.