Как мы уже говорили, фра Бракалоне продолжил свой путь; но слова, сказанные им мимоходом, вовсе не пропали для метра Адама бесследно. Вид белой стены, казалось специально предназначенной для его кисти, образ осла, который вот-вот вернется перегруженный припасами, пробудили у художника творческий пыл в душе и ощущение голода в желудке. Тем не менее он задумался на мгновение, но уже вовсе не удрученно. Вне всякого сомнения, у него в голове зародился некий грандиозный замысел, рука его стала разрезать воздух, как бы проводя диагонали и окружности и тем самым набрасывая в пустоте невидимый эскиз, уже сформировавшийся в его голове. По завершении этой непродолжительной пантомимы метр Адам поднял голову и повернулся к стене: картина была мысленно готова, оставалось лишь воплотить ее в натуре.
И тогда метр Адам вытащил заветную бутылочку, достал из кармана кисти и краски и, взяв в руки угольный карандаш, отошел от стены, чтобы прикинуть на глаз, какая площадь потребуется для его шедевра; после этого, подойдя к стене вплотную, он с неистовством накинулся на нее, производя черновую разметку, так что не прошло и десяти минут, как контуры были готовы, причем по ним уже можно было точно представить себе, каким будет сюжет фрески.
Разумеется, это была душа чистилища, но от обычных душ ее отличали характерные подробности, присущие определенному лицу. Она была облачена в одеяние францисканца, чем доказывалось, что тело, в которое она прежде вдыхала жизнь, являлось членом этого ордена. И в то время как пламя доходило ему до колен, плечи сгибались под тяжестью двух связанных вместе корзин, и поверх их дьявол клал переметную суму, причем лицо его было каким-то средним между человеческим и ослиным. Композиция получилась в стиле Данте и Орканья, наполовину забавная, наполовину устрашающая, причем в намерениях художника невозможно было ошибиться: это был ничем не прикрытый намек, преисполненный глубочайших упреков на безжалостное отношение фра Бракалоне к бедному животному, которое скромно именовалось товарищем, а на деле являлось просто рабом.
Метр Адам принялся за работу не теряя ни минуты и продолжил ее с рвением и самоотдачей, указывающими, что менее чем через два часа все будет полностью закончено. Согласно канонам изготовления фресок, художник ни разу не провел кистью по одному и тому же месту дважды, так что одним лишь мазком он изображал язык пламени, деталь одежды или очертания плоти; твердость руки была прямо-таки микеланджеловская. Когда картина успешно близилась к завершению, на повороте дороги показался осел и следовавший за ним фра Бракалоне.
Предположение ризничего оправдалось от начала до конца: осел буквально гнулся под тяжестью поклажи, а монах с довольным видом без всякого сожаления подкалывал животное сзади терновой веткой, чтобы оно двигалось побыстрее. Художник заметил их, как только они появились за поворотом дороги, однако, делая вид, будто он никого не видит, продолжал работать, не поворачивая головы и даже не обращая внимания на серебристый звон колокольчика. Чем громче становился этот звон, тем усерднее трудился метр Адам. Наконец колокольчик затих, воцарилась тишина, но затем ее нарушил дрожавший от изумления и гнева голос, вопрошавший за спиной художника:
— Чем это вы тут занимаетесь, метр Адам?
— A-а, так это вы, фра Бракалоне! — воскликнул старик, не оборачиваясь. — Как видите, я последовал вашему совету; действительно, нельзя было пройти мимо столь великолепной стены, не воспользовавшись предоставленной мне привилегией изображать в радиусе десяти льё души чистилища. Если вы ненадолго задержитесь, я допишу голову и, завершив таким образом работу, пойду назад вместе с вами.
На самом деле оставалось пририсовать лишь лицо в клобуке, вписав его в заранее очерченный овал. И тут метр Адам сменил кисть на у́гольный карандаш и с потрясающей быстротой и одновременно фантастической точностью очертил глаза, нос и бороду несчастного. А потом, с той же быстротой перейдя на кисть, метр со знанием дела смешал одну часть киновари с тремя частями испанских белил, затем добавил одну шестнадцатую части умбры и начал прорисовывать лицо. Фра Бракалоне понял, что нельзя терять ни минуты.