Время шло, и оба, обманувшись в своих ожиданиях, начали чувствовать себя довольно скверно: один в гробу, другой в исповедальне; но вдруг фра Бракалоне осекся посреди молитвы и вскочил, словно вспомнив что-то очень важное, после чего быстро направился к дверце, выходящей в коридор, который вел через галерею церкви в аббатство. Дело в том, что достойный служитель Господа вдруг вспомнил про одно из обещаний, данных им метру Адаму, и потому помчался изо всех сил в свою келью, находившуюся в противоположном конце монастыря, чтобы забрать оттуда торжественные облачения, приготовленные для погребальной церемонии.
Метр Адам и кум Маттео, каждый в свою очередь, подумали, что настал час избавления; один, лежа в гробу, поднял голову, а другой приоткрыл дверцу исповедальни, причем первый решил, что уже свободен и вот-вот выбежит на волю, а второй вообразил, что уже стал владельцем знаменитой скуфейки. Но в ту минуту, когда каждый из них осторожно выставил ногу — один из гроба, другой из убежища, — с паперти донесся страшный шум и дверь с грохотом распахнулась, открывая дорогу группе вооруженных людей, с бранью и проклятиями рассыпавшихся по церкви.
Тут метр Адам и кум Маттео убрали ноги и в неподвижной немоте стали ожидать дальнейшего развития событий.
IX
ДУШИ ЧИСТИЛИЩА
Группа, столь беспорядочно и шумно ворвавшаяся в самый неподходящий момент, была банда Марко Бранди.
С того времени, как разбойники лишились своего предводителя, они стали жертвой достойной сожаления анархии и роковой недисциплинированности. Правда, в течение нескольких дней, непосредственно последовавших за его исчезновением, они еще придерживались привычных для них почти что военных норм поведения, поскольку опасались, что в один прекрасный миг он объявится вновь; но мало-помалу сама мысль о том, что он либо погиб, либо схвачен, стала восприниматься ими как свершившийся факт и в отсутствие сильной руки, подавлявшей дурные страсти, злополучные бандиты стали поддаваться собственным прихотям и действовать, повинуясь зверским инстинктам, лишившись последних остатков чести и совести, кляня на каждом шагу Бога и дьявола, распевая «Аве Мария» в кабаках и буйствуя в церквах.
И вот в тот день, о котором идет речь, узнав, что в половине одиннадцатого вечера по дороге между Джоей и Милето проследует почтовая карета, перевозящая из Палермо в Неаполь налоговые сборы, человек двенадцать-пятнадцать из числа этих нечестивцев устроили засаду между двумя упомянутыми селениями и, обратив в бегство сопровождавший экипаж эскорт, без всякого уважения к государственным службам наложили лапу на общественные средства; после этого они отправились в харчевню, где поужинали так, словно у них было по два желудка, но ни капли совести. Затем, полупьяные и ни в малейшей степени не доверяющие друг другу, они решили разделить награбленное в церкви, так как, если даже кто-нибудь и вздумает обмануть товарищей, святость места удержит его от этого. Сказано — сделано; однако столь похвальные намерения привели их сюда явно не вовремя с точки зрения как метра Адама, так и кума Маттео.
Сначала разбойников ошеломило то, что церковь оказалась так ярко освещена; но, поразмыслив, они решили, что подобная иллюминация лишь облегчит предстоящий дележ, и, понятия не имея о тех способах, при помощи которых Провидение карает виновных и обращает грешников, обрадовались этому неожиданному обстоятельству. Кое-кто из них, менее очерствевший душой, чем прочие, попытался пояснить остальным членам банды, что подобного рода занятие перед лицом покойника является верхом богохульства; но их, более разумных, единодушно подняли на смех, причем из противоречия, столь характерного для людей грубого душевного склада; громче всех кричали как раз те, кто опасался, что их товарищи заметят царящую в их душах природную неуверенность в себе.
Затем, благодаря сохранившимся остаткам повиновения распоряжениям того из них, кто исполнял обязанности главаря, шум постепенно стал стихать, все расселись в круг, и начался дележ. Начали с монет большего достоинства, затем перешли к средним, а под конец занялись мелочью; но когда расчеты были окончены, осталось три сольдо.