— По какому курсу ходят венецианские цехины? — внезапно спросил он своего будущего ученика.
— По три четверти в Брюгге, по одному в Генте.
— Какой фрахт на Шельде?
— Три су парижского чекана.
— Нет ли чего нового в Генте?
— Разорился брат Лиевена Герда.
— Вот как!
Издав это восклицание, старик прикрыл колени полой своей одежды — он был облечен в просторную судейскую мантию из черного бархата, спереди открытую, с пышными рукавами и без воротника. Одни лохмотья остались от роскошной переливчатой материи некогда великолепного костюма, сохранившегося от тех времен, когда мэтр Корнелиус был председателем трибунала по имущественным делам — должность, исполнение которой принесло ему вражду герцога Бургундского. Филипп не чувствовал холода, он вспотел под своей сермяжной сбруей, с дрожью в сердце ожидая новых вопросов. Благодаря своей хорошей памяти он твердо усвоил краткие наставления, данные ему накануне одним евреем, который был ему обязан жизнью, человеком, отлично знакомым с повадками и привычками Корнелиуса, и до сих пор этого было достаточно. Но дворянин, в пылу своих замыслов ни в чем прежде не сомневавшийся, уже начинал видеть все трудности смелой затеи. Торжественная серьезность и хладнокровие страшного фламандца подействовали на него. К тому же он чувствовал себя под замком и ясно понимал, что главный превотальный судья всегда готов предоставить виселицу в распоряжение мэтра Корнелиуса.
— Вы ужинали? — спросил казначей, но таким тоном, в котором звучало: «Не вздумайте ужинать!»
Несмотря на этот выразительный оттенок в голосе брата, старая дева встревожилась; она посмотрела на молодого человека, словно измеряя взглядом емкость его желудка, и, чтобы что-нибудь сказать, произнесла с притворной улыбкой:
— Ну, и черные же у вас волосы — чернее, чем хвост у чорта!
— Я поужинал, — ответил Корнелиусу дворянин.
— Ладно! Приходите ко мне завтра, — сказал скряга — Давно уже я привык обходиться без помощи ученика. Впрочем, утро вечера мудренее.
— Ах, клянусь святым Бавоном! Милостивый государь, я — фламандец, я никого здесь не знаю, уличные цепи уже натянуты, меня посадят в тюрьму. Но, разумеется, добавил он; спохватившись, что проявляет слишком большую настойчивость, — если вам угодно, я уйду.
Имя св. Бавона странно подействовало на старого фламандца.[1]
— Ну, ну! Клянусь святым Бавоном, вы ляжете здесь.
— Но… — сказала старая дева, приходя в беспокойство.
— Замолчи! — прикрикнул на сестру Корнелиус. — Остерлинк в своем письме ручается за этого молодого человека, — шепнул он ей на ухо. Ведь у нас хранятся сто тысяч ливров, принадлежащие Остерлинку! Это — хорошая порука.
— А если он украдет у тебя баварские драгоценности? Право, он больше похож на вора, чем на ученика!
— Ш-ш! — сказал старик, настораживаясь.
Оба скряги стали прислушиваться. Мгновение спустя после этого «ш-ш» вдали, по ту сторону городских рвов, еле-еле послышались шаги нескольких человек.
— Это дозор из Плесси, — сказала сестра.
— Ну-ка, дай мне ключ от комнаты учеников, — промолвил Корнелиус.
Старая дева протянула руку, чтобы взять светильник.
— Не собираешься ли ты оставить нас одних без света? — воскликнул Корнелиус многозначительным тоном. — Дожила до таких лет, а не помнишь, где ключ лежит. Разве уж так трудно его нащупать?
Старуха поняла смысл, скрытый в его словах, и вышла. Провожая взглядом это странное создание, когда оно направлялось к двери, Филипп Гульнуар заодно, украдкой от своего учителя, оглядел и залу. Стены были обшиты понизу дубовой панелью, а выше обиты желтой кожей, украшенной черными арабесками; но особенно бросился ему в глаза фитильный пистолет.
Это страшное новое оружие находилось возле Корнелиуса.
— Как рассчитываете вы добывать себе средства к жизни? — спросил ссудных дел мастер.
— Денег у меня мало, — ответил Гульнуар, — но я кое-что смыслю в извлечении доходов. Если только вы пожелаете уделять мне по одному су с каждой марки, которую я дам вам заработать, я буду доволен.
1
Бавон популярный во Фландрии святой, считавшийся покровителем Гента — родного города Корнелиуса Хугворста.