Жанна Хугворст так и вскочила со своей скамейки, словно сиденье было из раскаленного железа. Старая дева, совсем изнурившая себя многолетним добровольным постом, так была потрясена, что вздрогнула всем телом и почувствовала ужасную боль в спине. По мере того как брат рассказывал ей о болезни, жертвой которой он стал, и о том странном положении, в котором они оба оказались, она все больше бледнела, и ее старческое лицо совершенно исказилось, хотя обычно из-за морщин трудно было разглядеть на нем какие-либо изменения.
— Мы с Людовиком Одиннадцатым дошли до того, что лжем друг другу, словно торгуем на ярмарке чудодейственными снадобьями, — закончил он свой рассказ. — Ты понимаешь, дитя мое, что если бы он проследил за мною, то один овладел бы секретом тайника. Во всем мире только король может выследить, куда я хожу по ночам. Я не поручусь, что совесть короля, хотя он и столь близок к смерти, может устоять перед суммой в миллион триста семнадцать тысяч экю. Надо его опередить, вынуть птенчиков из гнездышка и отослать все наши сокровища, в Гент; ты одна…
Корнелиус внезапно умолк, как бы взвешивая в уме сердце этого венценосца, который ведь еще двадцатидвухлетним юношей замышлял отцеубийство. Придя к окончательному суждению насчет Людовика XI, он вскочил, как будто готовый немедленно бежать от опасности. При этом движении его сестра, сохранившая в себе слишком мало или, наоборот, слишком много жизни, чтобы вынести такое испытание, упала бездыханная наземь: она была мертва… Мэтр Корнелиус схватил свою сестру и стал во всю мочь трясти ее, приговаривая:
— Не время умирать. Успеешь потом… О! все кончено. Старая обезьяна все делала некстати!
Он закрыл ей глаза и положил на пол; но тут пробудились все добрые и благородные чувства, дремавшие в глубине его души, и, почти забыв о своих неведомо где спрятанных сокровищах, он горестно воскликнул:
— Так, значит я потерял тебя, бедный мой друг, а ведь ты так хорошо меня понимала. О! ты была сущим кладом. Вот он, мой клад! С тобою уходит мой покой и все, к чему я был привязан. Если бы ты знала, как выгодно было бы прожить еще только две ночи, ты бы уж постаралась для меня и не умерла бы, бедная малютка!.. Эй! Жанна, ты слышишь? Миллион триста семнадцать тысяч экю! Ах, если уж это не может пробудить тебя… Нет… Мертва!
Затем он сел и умолк, лишь по впалым щекам скатились две крупные слезы; потом, вздыхая время от времени, он запер залу и снова поднялся к королю. Людовик XI был поражен, взглянув на своего старого приятеля и увидев печать тяжелого горя на его лице, мокром от слез.
— Что случилось? — спросил он.
— Ах, государь, случится беда — жди другой! Моя сестра умерла. Она раньше меня попадет туда, — сказал он, указывая пальцем вниз. Ужасный смысл был в этом жесте.
— Довольно! — воскликнул король, который не любил разговоров о смерти.
— Я назначаю вас своим наследником… Мне больше ничего не нужно. Вот мои ключи. Повесьте меня, если на то будет ваша воля, возьмите себе все, обыщите дом, он полон золота. Я все отдаю вам…
— Полно, куманек, — сказал Людовик XI, почти растроганный этим странным проявлением горя. — В одну прекрасную ночь мы найдем клад, и при виде таких богатств к тебе вернется вкус к жизни. Я снова приду к тебе на этой неделе…
— Когда вам будет угодно, государь.
Людовик XI уже пошел было к двери своей спальни, но при этом ответе резко обернулся. Тут эти два человека так посмотрели друг на друга, что выражения их глаз не передать ни словом, ни кистью.
— Прощай, кум! — отрывисто сказал, наконец, Людовик XI, приподнимая шапку.
— Да хранит вас бог и пресвятая богородица, — смиренно произнес ссудных дел мастер, провожая короля.
После стольких лет дружбы эти два человека почувствовали, что их разделяет преграда, воздвигнутая недоверием и деньгами, меж тем как прежде деньги и взаимное недоверие все же не мешали им ладить друг с другом; так хорошо они изучили один другого за долгие годы, что по голосу, каким Корнелиус неосторожно произнес: «Когда вам будет угодно, государь», — Людовик XI уже прекрасно догадался, как тягостны его казначею дальнейшие королевские посещения, так же как и Корнелиус в словах: «Прощай, кум!», сказанных королем, почувствовал объявление войны. Вот почему Людовик XI и его ссудных дел мастер, расставаясь, были в немалом затруднении, не зная, как им надлежит теперь держаться друг с другом. Правда, монарх владел тайной брабантца; но тот ведь мог, пользуясь своими связями, обеспечить ему победу в приобретении того, о чем король Франции мечтал больше всего, — владений, принадлежащих бургундскому дому и возбуждавших в те времена зависть у всех государей Европы. Брак знаменитой Маргариты зависел от гентцев и фламандцев, окружавших ее. Золото Корнелиуса и его влияние могли бы сильно содействовать благоприятному исходу переговоров, начатых Дескердом — полководцем, которому Людовик XI вверил командование армией, расположенной на границе Бельгии.