В это время часы пробили пять раз, тоскливо отозвавшись в душе Жеранды, и надпись красными буквами появилась перед ее испуганным взором:
«Надо вкушать плоды от древа знания».
Обер и Жеранда взглянули с ужасом друг на друга. Это были уже не те слова, которые набожный часовщик вложил в них когда-то! Очевидно, что их коснулся дьявол. Но мэтр Захариус ничего не заметил и продолжал говорить:
— Слышишь, Жеранда? Я еще жив, жив! Послушай мое дыхание!.. Видишь, как кровь течет по жилам!.. Нет, ты не допустишь, чтобы я умер, и согласишься быть женой этого человека, чтобы я мог сделаться бессмертным и таким же всемогущим, как Бог!
При этих нечестивых словах Схоластика перекрестилась, а Питтоначио испустил крик торжества.
— Ты будешь счастлива с ним, Жеранда. Ведь он — Время! Твое существование будет распределено с точнейшей правильностью. Наконец, Жеранда, я дал тебе жизнь, верни и ты мне мою!
— Жеранда, ведь я жених твой! — прошептал Обер.
— Но он мне отец! — ответила совсем обессилевшая Жеранда.
— Возьми ее, Питтоначио! — сказал мэтр Захариус и исполни обещанное!
— Вот вам ключ от часов, — ответил противный старикашка.
Мэтр Захариус схватил длинный ключ, похожий на ужа, и, подбежав к часам, начал заводить их с лихорадочной поспешностью. Треск завода бил по нервам. Старый часовщик вертел ключ без конца, и казалось, что это вращательное движение происходило независимо от его воли. Наконец он упал в изнеможении.
— Теперь они заведены на сто лет! — сказал он.
Обер выбежал как сумасшедший из зала. После долгих поисков он наконец нашел выход из этих проклятых развалин и побежал к деревне. Он разыскал пустынь и рассказал все случившееся отшельнику, который, видя его отчаяние, решился идти с ним в Андернаттский замок.
В эти минуты Жеранда уже не плакала. У нее более не было слез.
Мэтр Захариус не уходил из зала, подходя каждую минуту к часам в прислушиваясь, верно ли они ходят.
Однако пробило уже десять часов, и, к ужасу Схоластики, появилась следующая надпись:
«Человек может сделаться равным Богу». Но старик не только не поражался нечестивым поучениям, но повторял их с наслаждением, торжествуя в своей гордости. Все это время радостный Питтоначио не отходил от него.
Брачный договор должен был быть подписан в полночь. Жеранда, полуживая, ничего не видела и не сознавала. Тишина прерывалась лишь возгласами старика и смехом Питтоначио.
Пробило одиннадцать… Мэтр Захариус вздрогнул и прочел:
«Человек должен быть рабом науки и жертвовать для нее семьей и родителями».
— Да, — вскричал он, — в этом мире наука есть все!
Стрелки железных часов передвигались, шипя, как змеи, и маятник стучал громко и отчетливо.
Мэтр Захариус больше не мог говорить. Он упал на пол, хрипел, и из его стесненной груди вырывались лишь отрывочные слова:
— Жизнь!.. Нака!..
В это время отшельник и Обер вошли незаметно в зал. Мэтр Захариус лежал, распростертый на полу. Жеранда, чуть живая, молилась около него…
Вдруг раздался сухой треск, предшествующий бою часов.
Мэтр Захариус приподнялся.
— Полночь! — вскричал он.
Отшельник протянул руку к часам… и они не пробили.
Мэтр Захариус так отчаянно закричал, что вопль его был, наверное, услышан в аду и в эту же минуту появились слова:
«Кто захочет быть равным Богу, будет проклят навеки»!
Старые часы лопнули со страшным грохотом, и пружина, выскочив из них, понеслась, извиваясь по всему залу. Старик вскочил и побежал за ней, стараясь ее схватить.
— Моя душа!.. Моя душа!.. — кричал он в ужасе. Пружина подпрыгивала, отскакивала во все стороны, не даваясь в руки.
Наконец Питтоначио схватил ее и, произнеся страшное проклятие, провалился вместе с нею. Мэтр Захариус упал навзничь. Он был мертв.
Тело часовщика было погребено среди Андернаттских высот. Затем Жеранда и Обер возвратились в Женеву и в продолжение долгих лет, дарованных им Богом, старались усердной молитвой спасти душу их несчастного отца и учителя.