— А за что избил?
— Говорит, мол, по хозяйству какую-то оплошность совершила. Но ведь не бывает таких совпадений! Как вы считаете? Что же до Татьяны Аникеевой, то она вовсе сидела в местной тюрьме, так что я бы её пока отпустил. И нам хорошо, на одну подозреваемую меньше.
— Тюрьма — неплохое алиби, — улыбнулся Псковитинов, приглашая, возникшего в дверном проходе Миллера пройти в комнату. — Только хорошо ли охраняется эта самая темница? А то я видал тюрьмы в поместьях — одно название, а не тюрьмы, чулан, человека сажают, скажем, до полудня, а потом он оттуда сам выходит и идёт прощенья просить.
— Здешняя тюрьма совершенно иного свойства. Добротная, с замками, по нашим понятиям, больше похожая на карцер, впрочем, тут всё такое, — закончил за полковника Миллер.
— Всё равно, пока не выясним, у кого были ключи от этого самого узилища и не могла ли как-нибудь Татьяна выбраться из своего заточения, из подозреваемых её не исключаем, — кивнул фон Фрикен. — Иванову тоже, вот графский дом, вон флигель. Долго ли добежать?
— А сколько во флигеле ночует народа? — Псковитинов отрезал кончик сигары и теперь сосредоточенно раскуривал её.
— Вместе с хозяйкой двадцать пять, — просмотрев свои списки, уточнил фон Фрикен.
— И вы хотите сказать, что все двадцать четыре человека, ну, пусть без Татьяны двадцать три, стояли у веранды и ждали, когда хозяйка выйдет и раздаст приказания?
— Так оно и было, — пожал плечами фон Фрикен.
— Целый час ждали?
— Час, — кивнул Миллер.
— То есть ночью или утром, когда Шумскую убивали, никто из этих двадцати трёх человек её воплей не услышал? Двадцать три человека разом сделались глухи? И это мы ещё не трогаем прислуги из дома Алексея Андреевича.
Миллер и фон Фрикен подавленно молчали.
— Вся дворня покамест посидит под замком. Потому как, даже если они не убивали, всё равно повинны в том, что не пришли на помощь или хотя бы не подняли тревогу. Вы видели тело и следы борьбы. Невозможно представить, что, когда женщине наносили подобные ранения, она, стиснув зубы, молчала. Кроме того, здесь, в графской резиденции, я заметил, что рамы на окнах ещё одинарные, а как в особнячке Шумской, кто-нибудь обратил внимание?
— Сейчас скажу, чтобы кликнули Агафона, он обещался находиться поблизости. — Фон Фрикен вскочил и, вылетев за дверь, отдал приказания дожидавшимся его адъютантам. После чего прикрыл дверь.
— Полностью с вами согласен, — немного опомнившись, закивал Миллер. — Хотя вам надо знать специфику этого дома… так сказать. Здесь так часто производятся порки и различные иные экзекуции, что люди уже привыкли к крикам и стонам и…
— Вряд ли здесь пытают и порют перед рассветом или глубокой ночью. — Псковитинов чувствовал прилив сил. — Впрочем, и этого сбрасывать со счетов не стоит. Проверим. Но если только арестованные будут говорить, что вообще ничего не слышали…
— Понятно, это будет означать, что они виновны, — подытожил фон Фрикен.
Дверь снова растворилась, Агафон церемонно поклонился собранию и, пройдя в комнату, замер, ожидая расспросов. От Псковитинова не укрылось, что на этот раз дворецкий где-то раздобыл новую ливрею, которая прекрасно подчёркивала его высокое звание.
— А скажи мне, любезный, какие рамы стоят в доме у госпожи Шумской?
— Летние, Александр Иванович. Летние, — спокойно констатировал дворецкий.
— А хорошо ли ты, Агафон, знаешь местную прислугу? Я понимаю, за пять лет всё могло перемениться, но всё же?
— Как не знать, батюшка, — засуетился старик, — когда все тутошние, в смысле, местные. Здесь народились, здесь и сгодились.
Псковитинов благожелательно кивнул старику, отпустив его. Вот-вот должны были позвать ужинать, но следователь хотел успеть до приёма пищи разобраться хотя бы с формальностями.
Расследование приходилось начинать без Корытникова, но да ничего не поделаешь, впрочем, кто сказал, что он вообще приедет? Ну, получил он письмо от губернатора, так что же теперь, бросать все дела и лететь сломя голову в Грузино?
— Садовники тоже арестованы?
— Разумеется. — Фон Фрикен поглаживал усы. — И как я теперь понимаю, за дело. Клумба, у которой с ними беседовала Аксинья Семёнова, вон она — из окна видать. Вполне могли крики услышать.
— Далее, у нас имеется орудие преступления. — Псковитинов положил на стол завёрнутый в тряпицу мясницкий нож и с видом заправского фокусника отогнул края, так чтобы здоровенный окровавленный тесак предстал во всей своей преступной красе. — Вы уже видели его во время осмотра тела и сможете это подтвердить?