— Благодарю покорно, служба ещё не закончилась.
— Ну, как желаете, тем не менее не знаю, как служба, а вот коньяк скоро точно… ик… закончится. Шумский Михаил Андреевич. — Он резко поклонился, на секунду потеряв при этом равновесие.
— Псковитинов Александр Иванович, а это Корытников Пётр Петрович, мы расследуем дело об убийстве вашей матушки. — Псковитинов пожал протянутую ему руку, Корытников сделал вид, будто бы отвлёкся на объясняющего что-то фон Фрикену митрополита.
— Не знаете, это надолго? Я не спал всю ночь, и маковой росинки с утра во рту не наблюдалось.
Должно быть, про фляжку коньяка он уже благополучно забыл.
Корытников посмотрел в сторону забинтованного Аракчеева, Агафон принёс барину стул, но, судя по тому, что Миллер никак не мог остановить носовое кровотечение, всё могло растянуться как угодно долго. Проще всего было бы уложить графа в постель и завершить похороны без него.
Допив остатки из фляжки, Михаил бросил её своему денщику и, подойдя к отцу, о чём-то спросил его.
Похороны явно затягивались, не зная, чем себя занять, кто-то вышел на крыльцо подышать, кто-то помогал Миллеру, кто-то с нарочитым вниманием разглядывал роспись стен. Наконец, когда Алексею Андреевичу была оказала первая помощь, Фотий призвал собравших завершить начатое. Все снова заняли свои места, и только пострадавшему графу было разрешено сидеть на специально принесённом для него стуле. Двое лакеев вынесли мраморную плиту, на которой была высечена следующая надпись: «Здесь погребён 25-летний друг Анастасия, убиенная дворовыми людьми села Грузино за искреннюю ея преданность к графу».
Надпись, не содержащая ни фамилии, ни отчества, ни даты рождения, ни даты смерти, выглядела вызывающе. Мало этого, Аракчеев заранее вынес свой вердикт относительно личности виновных, да ещё и добавил перца, дав понять задолго до решения суда, что это был заговор против него самого.
Отдохнув и отдышавшись после похорон, Псковитинов собрал у себя следственную комиссию, желая продолжать допросы вплоть до появления вызванного им конвоя.
Первым делом переписали всех присутствующих на заседание, далее Псковитинов поинтересовался у писаря относительно того, доставлена ли в Грузино и взята ли под стражу Федосья Иванова. Оказалось, что последняя уже задержана и препровождена в местное узилище. Кроме того, адъютант Белозерский сообщил, что брат и сестра Антоновы дружно просятся давать показания.
— Что же, считаю необходимым просьбу уважить, — устало улыбнулся Псковитинов, после последней выходки Аракчеева в церкви он мечтал только об одном — как можно шустрее убраться из Грузино, прихватив с собой всех подследственных.
Ввели Прасковью и Василия. В длинных домотканых некрашеных рубахах они выглядели моложе, чем были на самом деле.
— Мы решили покаяться, — изучая ковёр на полу, с порога сообщил Василий.
— Угу, — кивнула его сестра.
— Вы хотите дополнить ранее данные показания или отказаться от оных? — Псковитинов обернулся к секретарю, проверяя, начал ли тот запись. И снова перевёл взгляд на задержанных.
— Мы того, не сами решились домоправительницу зарезать. Нас баба одна подучила, — шмыгая носом, сообщил Василий.
Участники судебного заседания начали перешёптываться.
— Какая баба? Можете назвать имя? — В комнате было невыносимо душно, Псковитинов покосился на окна, но те были распахнуты.
— Дарья Константинова, банкирская жена, — выпалила Параша, теребя косу. — Вот кто!
— Так-с. — Псковитинов запустил пальцы в узел галстука, но развязать его не посмел. — Ну, что же вы, рассказывайте, как дело было.
— Она нам денег пообещала, пятьсот рублей, — произнёс, точно отвечая заученный урок, Василий. — Такие деньжищи на дороге не валяются.
— Не-е-е, не валяются, — горячо подтвердила Прасковья.
— А к чему вам, поганцам, такие деньги, коли вы потратить их с толком не сможете? — не выдержал доктор Миллер. — Как вы общине объясните, откуда у вас такие, как вы изволили выразиться, деньжищи?
— Мы бежать хотели. — Параша смотрела на судейских с детской доверчивостью. — Потому как мочи нет жить здесь! Чуть что — Настасья Фёдоровна то в зубы заедет, то по голове. Порола по два раза на дню, бывало, и собственноручно. Била чем под руку подвернётся, рогатину заставляла носить неделями. И в церковь Божью с рогаткой, и спи с ней, и ешь, и барыне служи. А если вдруг что зацепишь этой самой палкой, то уже страшно и подумать, что она с тобой сделает.