— Твою мать! Напугал как! А я то уже думал что все, убили тебя… — ехидно вставил Андрей и все люди, сбившиеся у костра на двухсот пятидесятом метре, дружно загоготали.
Даже сам Петр Андреич, сначала сердито взглянув на Андрея, а потом не выдержав, засмеялся. Смех раскатился по туннелю, рождая где-то в его глубинах искаженное эхо, непохожее ни на что жутковатое уханье… И прислушиваясь к нему, все понемногу затихли.
И тут из глубины туннеля, с севера, довольно отчетливо послышалось те самые подозрительные звуки — шорохи, и легкие дробные шаги.
Андрей, конечно, был первым, кто все это расслышал. Мгновенно замолчав и дав остальным знак молчать тоже, он поднял с земли автомат и вскочил со своего места. Медленно отведя затвор и дослав патрон, он бесшумно, прижимаясь к стене, двинулся от костра — в глубь туннеля. Артем тоже поднялся, очень любопытно посмотреть было, кого он упустил в прошлый раз, но Андрей обернулся и шикнул на него сердито, и он послушно опустился на место.
Приложив автомат прикладом к плечу, Андрей остановился на том месте, где тьма начинала сгущаться, лег плашмя, и крикнул: «Дайте света!»
Один из его людей, державший на готове мощный аккумуляторный фонарь, собранный местными умельцами из старой автомобильной фары, включил его, и луч света, яркий до белизны, вспорол темноту. Выхваченный из мрака, появился на секунду в их поле зрения неясный силуэт — что-то совсем небольшое, нестрашное вроде, которое тут же стремглав бросилось назад, на север. Артем, не выдержав, заорал что было сил: «Да стреляй же! Уйдет ведь!»
Но Андрей отчего-то не стрелял. Петр Андреич поднялся тоже, держа автомат наготове и крикнул: «Андрюха! Ты живой там?» Сидящие у костра обеспокоенно зашептались, и послышалось лязганье затворов. Но тут он наконец показался в свете фонаря, вставая с земли, отряхивая свою куртку и смеясь.
— Да живой я, живой! — выдавил он сквозь смех.
— Что тут смешного-то? — настороженно спросил Петр Андреич.
— Три ноги! И две головы! Мутанты! Черные лезут! Всех вырежут! Стреляй, а то уйдет! Шуму-то сколько понаделали! Это надо же, а! — продолжал смеяться Андрей.
— Что же ты стрелять не стал? Ладно, еще парень мой — он молодой, не сообразил… А ты как проворонил? Ты ведь не мальчик… Знаешь, что с Полежаевской случилось? — спроил сердито Петр Андреич, когда Андрей вернулся к костру.
— Да слышал я про вашу Полежаевскую уже раз десять! — отмахнулся Андрей.
— Собака это была! Щенок даже, а не собака… Она тут у вас уже второй раз к огню подбирается, к теплу и к свету. А вы ее чуть было не пришибли, и теперь еще меня спрашиваете — почему это я с ней церемонюсь? Живодеры!
— Откуда же мне знать, что это собака? — обиделся Артем.
— Она тут такие звуки издавала… И потом, тут, говорят, неделю назад крысу со свинью размером видели… — его передернуло.
— Пол-обоймы в нее выпустили, а она — хоть бы хны…
— А ты и верь всем сказкам. Вот погоди… Сейчас я тебе твою крысу принесу! — сказал Андрей, перекинул автомат через плечо, отошел от костра и растворился во тьме.
Через минуту из темноты послышался его тонкий свист. А потом и голос его раздался тихо, ласковый и зовущий: «Ну иди сюда… Иди сюда, маленький, не бойся!» Он уговаривал кого-то довольно долго, минут десять, и подзывая, и свистя, и вот, наконец, его фигура снова замаячила в полумраке. Он вернулся к костру, присел и, торжествующе улыбаясь, распахнул куртку. Оттуда вывалился на землю щенок, дрожащий, жалкий, мокрый, невыносимо грязный, со свалявшейся шерстью непонятного и неразличимого цвета, с черными глазами, наполненных ужасом и прижатыми маленькими ушами. Очутившись на земле, он немедленно попытался удрать, но был схвачен за шкирку твердой Андреевой рукой и водворен на место., Гладя его по голове, Андрей снял с себя куртку и накрыл его.
— Пусть цуцик погреется. Что-то он совсем замерзший… — объяснил он.
— Да брось ты, Андрюха, он ведь блохастый наверняка! — пытался урезонить его Петр Андреич. — А может, и глисты у него есть… И вообще — подцепишь заразу какую-нибудь, занесешь на станцию…
— Да ладно тебе, Андреич! Кончай нудить. Вот, посмотри на него! — и, отвернув полог куртки, он продемонстрировал Петру Андреичу довольно симпатичную мордочку щенка, все еще дрожавшего, то ли от страха, то ли никак не могшего согреться.
— В глаза ему смотри, Андреич! Эти глаза не могут врать!
Петр Андреич скептически посмотрел на щенка. Глаза его были хоть и напуганными, но несомненно честными. И Петр Андреич оттаял.
— Ладно… Натуралист юный… Подожди, я ему что-нибудь пожевать поищу, — пробурчал он и запустил руку в свой рюкзак.
— Ищи-ищи. Может, из него еще что-нибудь полезное вырастет. Немецкая овчарка, например, — объявил Андрей и придвинул куртку со щенком поближе к огню.
— А откуда здесь щенку взяться? У нас с той стороны людей нету… Черные только… Черные разве собак держат? — подозрительно глядя на задремавшего в тепле щенка, спросил один из Андреевых людей, заморенный худой мужчина со всклокоченными черными волосами, до тех пор молчаливо слушавший других.
— Ты, Кирилл, прав, конечно, — серьезно ответил Андрей. — Черные животных вообще не держат, насколько я знаю.
— А как же они живут? Едят они там что? — глухо спросил второй пришедший с ними, с легким электрическим потрескиванием скребя ногтями свою небритую челюсть.
Это был высокий, плечистый и плотный дядя с выбритой наголо головой и густыми бровями, одетый в длинный и хорошо пошитый кожаный плащ, большая редкость в эти дни, и имел внешность видавшего виды человека.
— Едят что? Говорят, дрянь всякую едят. Падаль едят. Крыс едят. Людей едят. Непривередливые они, знаешь… — кривя лицом от отвращения, ответил Андрей.
— Каннибалы? — спросил бритый без тени удивления в голосе, и чувствовалось, что ему и с людоедством приходилось раньше сталкиваться.
— Каннибалы… Нелюди они. Нежить. Черт их знает, что они вообще такое. Хорошо, у них оружия нет, и мы отбиваемся. Пока что. Петр! Помнишь, полгода назад удалось нашим одного живым в плен взять?
— Помню… Две недели просидел у нас в карцере, воды нашей не пил, к еде не притрагивался, да так и сдох, — отозвался Петр Андреич. — Не допрашивали? — спросил бритый.
— Он ни слова по-нашему не понимал. С ним русским языком говорят, а он молчит. И вообще все это время молчал. Как в рот воды набрал. Его и били — он молчал. И жрать давали — он молчал. Рычал только иногда. И выл еще перед смертью так, что вся станция проснулась.
— Так собака-то откуда здесь взялась? — напомнил всклокоченный Кирилл. — А шут ее знает, откуда она здесь… Может, от них сбежала. Может, они и ее сожрать хотели. Здесь ведь всего-то пару километров. Могла же собака пробежать пару километров. А может, это чья-нибудь. Шел кто-то с севера, шел, и на черных напоролся. А собачонка успела вовремя сделать ноги. Да неважно, откуда она тут. Ты сам на нее посмотри — похожа она на чудовище? На мутанта? Так, цуцик и цуцик, ничего особенного. И к людям тянется. Головой подумай — приучена, значит. С чего ей тут у костра третий час околачиваться?