Подъем не занял и десяти минут. С непривычки в противогазе дышать было трудновато, да и калаш постоянно цеплялся за стенки колодца. Но виду я не подавал, ведь даже Митя впереди меня полз бодренько, что я хуже этой крысы что ли?
Это был не первый мой выход на поверхность. Как все пацаны, в детстве я хотел стать «могучим сталкером», и потому не раз и не два порывался посмотреть «Что там наверху». Благо отлавливали нас с завидной регулярностью, и дальше вестибюлей станций мы не уходили. Но все же вид разрушенного войной города каждый раз впечатлял. Серые, чуть оплывшие от времени, дождей и ветров бетонные коробки уносились ввысь низкого тяжелого неба. Улицы, захламленные ржавеющими остовами машин и прочей трухой неизвестного происхождения. Тоска и обреченность, поселившаяся в разбитых окнах. Старики рассказывали, что раньше входы на станции напоминали склепы. Или массовые захоронения, чем они, по сути, и являлись. Горы человеческих костей.
Сейчас подобного уже не увидишь, потому как останки (неважно чьи) не остаются без присмотра. Искаженное атомом зверье, занявшее место человека на земле, прибирает к лапам любой источник пищи. И падальщики среди них не редкость. Хотя хищники — боле частое явление. Что удручает.
Руины домов проплывали мимо, следя за нами черными проемами разбитых окон. Мне, ребенку подземелий, хоть и рожденному ДО, они казались невероятно огромными. А дед, помнится, мне говорил, что в этом районе в основном девятиэтажки, а вот в центре не редкость дома и повыше. Слабо себе представляю, как подобные конструкции могли стоять, не шатаясь от ветра. Загадка.
Вот наша группа повернула во дворы. Кабан «встал на фишку» (видимо это военный термин, обозначающий остановку и внимательную оценку местности, надо будет запомнить), Митя начал рыться в груде какого-то хлама у стены, а я, как мне и объяснили, пошел чуть дальше. Беспокойство отчего-то никак не отпускало меня, и в пространстве, цепляемом краем глаза, постоянно чудилось мельтешение. Я завернул за угол. Дома метров через двести образовывали небольшой тупичок. Странно, и зачем меня сюда отправили? Я решил уже вернуться к группе, как вдруг споткнулся. Точнее моя нога не сошла с места, будто прилипнув к чему-то. Приклонив колено, я хотел пошарить рукой, но как только мои пальцы коснулись земли, прорезиненная перчатка защиты также намертво прилипла. Вначале это было даже немного забавно, но рывки мои становились все сильнее, а конечности так и продолжали прибывать в «исходном положении». Дернувшись в очередной раз, я не рассчитал силу и повалился набок. Вот тут-то меня наконец пробрало. Я начал рваться со всей силы, кричать, звать подельников, но лишь сильнее запутывался в какой-то невидимой липкой дряни.
— Чего шумим, Шмель? — раздался у меня над головой голос Олега. — Все зверье с округи сгонишь.
— Кабан, кабанушка, освободи, я запутался в чем-то…
— Да не в чем-то, умничек ты наш, — он зачем-то включил диодный фонарь и направил его луч мне на плечо. — Присмотрись.
Круглые окуляры противогаза сильно урезали угол обзора, да и капюшон химозы уже порядком прилип, но все же мне удалось чуть развернуть голову. Свет преломлялся на полупрозрачных серебристых нитях, опутывающих прорезиненную ткань на плече. Не только на плече! Все мое тело обхватывали эти самые волоски.
— Это паучья ловушка, Федя, — продолжил Кабан, довольно глядя в мои распахнутые в ужасе глаза. — Паутина хоть и тонкая на нет, но крепкая и липучая, как зараза. Попавший в нее обречен. Хотя можно, конечно, изловчится и срезать часть основных нитей, но скорее всего уже с кожей…
— Так освободи меня! — я перешел на визг. Паника начала охватывать разум.
— А зачем? — хмыкнул он. — Видишь ли, какое дело. Тайничок, что нам с Шнырем нужен, находится как раз в конце этого тупика. Там на уровне земли дверцы железные в подвал. Но вот в чем ситуевина, проход этот — вотчина местной матки-паучихи. И если ее не задобрить, то пройти нереально. Мы пробовали закладывать ей мелкую живность. Крыс там, мышей. Даже пару собак отлавливали. Но ткани местных животных видимо слишком рыхлые и не очень-то питательные. Прошлый раз, полакомившись подношением, она тут же набросила на Вовчика и чуть не схарчила и нас за компанию. Каюсь, ступили, надо было прорываться, пока она этим полудурком трапезничала. Но мы банально сдрейфили. Пришлось вот искать нового добровольца, у которого мозгов поменьше. Уже отчаяться успели! Ведь люди бывалые сразу неладное чувствовали в наших рассказах о несметных богатствах.
Кабан невесело хохотнул. Присел рядом со мной на корточки и, выудив десантный нож, провел им в районе моего подбородка.
— И тут, наконец-то, улыбнулась удача. Ты с таким восторгом слушал наши истории. Задавал столько вопросов, что поначалу даже думали, соскочишь. Ан нет. Ты клюнул. Что ж…
Аккуратно, стараясь не задеть липкую паутину, Олег срезал веревку, затягивающую капюшон моей химзы. Так же филигранно просунул мне под подбородок пальцы и одним резким, сильным рывком назад, сорвал с меня противогаз. Намордник вместе с задранным капюшоном повис на нитях где-то за головой. В глаза, привыкшие к сумеркам подземелий, ударил дневной свет. Я зажмурился и застонал. Благо день пасмурный, а тот тут бы мне и ослепнуть. Хотя какая теперь разница. Попал ты, Феденька, по самые помидоры попал.
— Рыжик-пыжык, где ты был… — вновь хохотнул Кабан и поднялся. — Подыши свежим воздухом напоследок. А я пойду. Переждем с Митяем, пока она тобой займется вплотную, и потом за богатствами пойдем.
— Все равно со мной сдохните на обратном пути, — просипел я. В горле стоял ком.
— А нам сюда возвращаться и не зачем. Из того подвала выход есть свободный, но из-за специфики зайти через него, возможности нет. Вот и крутимся, как можем. Ладно, не скучай.
Карикатурно козырнув на прощанье, Олег быстрым шагом исчез из моего зрения.
Я рвался на пределе сил. Кричал, рычал, пытался вырваться, но лишь запутывался сильнее. Паутина уже вплелась в волосы, больно натянула кожу на лице, склеила ресницы, не позволяя хотя бы просто закрыть глаза. С каждым рывком дышать становилось все сложнее. Отравленный воздух проникал легкие, разнося яд по телу. Что, впрочем, волновало меня меньше всего. Удивительно, но он был действительно свежим, сладким и пах дождем. В сравнении с ним, атмосфера станции напоминала жгучий тяжелый кисель смрада… Интересно, можно ли считать моим достижением, моим превосходством над остальными то, что мне удалось глотнуть этого живительного и, одновременно, смертельного эликсира?
Паника постепенно начала уступать место апатии, и я замер, в полной мере осознав бессмысленность собственных трепыханий. Тут же уловил близкий шелест. А через мгновение надо мной зависло огромное брюшко, покрытое черной жесткой шерстью. Оно резко дернулось, и я почувствовал слабую боль в животе. Потом из этой пульсирующей точки начало распространяться онемение.
Говорят, перед смертью перед глазами пролетает вся жизнь. Врут. Перед смертью ты видишь лишь оскаленную морду Костлявой. И сам начинаешь задумываться, о своем прошлом. Если успеваешь, конечно. У меня, к несчастью, времени было навалом. Должно быть токсин, впрыснутый паучихой, действует не сразу. В ожидании, когда тело мое превратится в кисель, она отползла и лишь на грани слуха раздражала стрекотом жвал.
Ну, наверно самый подходящий момент для самокопания. Что успел в жизни? Чего достиг, в чем был не прав? Да во всем я был не прав! Только сейчас, со смертного одра, я начал понимать, что просуществовал, а не прожил! Всегда плыл по течению, предоставляя выбор другим. Сносил все пинки, терпел унижения из-за глупой убежденности, что я «мирный». Да не мирный я, а трус. Безмозглый трус! Даже от бабы уйти не смог, потому что боялся, что другой не будет. И в поход этот увязался только ради того, чтоб вернуться к ней весь такой герой, грудь в орденах. Чтоб она поняла, как ошибалась. Идиот… Да что теперь уж. По-собачьи жил, по-собачьи и умру…