Пульсация. Вспышка, мгновенное озарение, страшное напряжение — отчаянное, до страшной боли — и пустота.
Я не помню её — эту ускользающую пустоту, двигаюсь от вспышки к вспышке, исчезая в их промежутке и возникая из ниоткуда в точке наивысшего напряжения. Пульсация.
Словно отчаянный ныряльщик, раз за разом бросаюсь в гибельную пучину, где нет ничего, кроме тьмы, и выныриваю обратно лишь на короткий миг, чтобы через секунду устремиться в самый низ…
Иногда кажется, что меня больше нет, реальны лишь вспышки, следующие одна за другой. Воспоминания из прошлого, кажущегося таким давним и уже почти выдуманным.
Я ищу Её среди толпы, среди извивающихся в странном танце тел. Механический ритм, порожденный электричеством, гипнотизирует людей и подчиняет себе, сводит с ума. Но он не властен надо мной — его жестокая магия бессильна, ведь я ищу Её.
Мерцание светомузыки, вгоняющее других в транс, лишь раздражает мои усталые глаза, высматривающие среди множества единственную.
Внезапно цвета уходят — умирают в бешеных лучах набирающего адские обороты стробоскопа. И тогда приходит страх.
Пульсация. Свет выхватывает из темноты застывшие фигуры, тут же сменяется черной, непроницаемой тьмой и вдруг взрывается вспышкой злого, ядовитого сияния. Люди, лишенные лиц, всё также недвижимы, но их тела принимают новые и новые позы, живя от вспышки к вспышке.
На тот короткий миг, когда злой, колючий свет выхватывает танцующих — они замирают, подобно статуям, навсегда плененным несокрушимым камнем. Но стоит окружающему пространству погрузиться во тьму — еще более короткую и зыбкую, чем свет, всё приходит в движение. Укрывшись покровом черноты, тела, словно бы отделенные от сознания их владельцев, совершают невозможные для человека молниеносные па, чтобы при следующей вспышке снова оказаться древними монолитами. Мертвыми истуканами.
Я не могу отвести взгляда от сумасшедшего, но столь реального «мультфильма», созданного спятившим аниматором-диджеем и безумствующим стробоскопом. Если долго смотреть, то можно самому потерять разум, и тогда твоё тело подчинится воле драм-машины, начнет совершать во мраке исполненные черной магии пасы, укрываясь от света мнимой недвижимостью. Но я ищу Её… ищу и не нахожу. Пульсация…
Четко очерченный круг рассеялся, свет будто провалился внутрь станции, как пробка в бутылочное горлышко, Юлия остановилась перед входом на Геологическую. И сразу ощутила усталость, она до сих пор не давала себе отдыха, а сил почти не оставалось. Но здесь стоять нельзя, незакрывшиеся гермоворота превратили станцию в пустыню, радиационный фон явно повышен, не говоря уж о пыли, которую приносило ветром с поверхности. Она надела респиратор, с запозданием подумав о том, что нужно было сделать это еще на подходе к станции, но, убегая от собственного страха темноты, Юлия потеряла счет времени и расстоянию, позабыв, что ее путешествие имеет какую-то цель и в пространстве: просто эти рельсы были единственным путем к Владимиру. О том, что тоннель не бесконечен, она совершенно забыла. А ведь на Площади еще помнила, намечая какие-то промежуточные точки: загрязненная и нежилая Геологическая, и Бажовская, где можно будет что-то разузнать о караване. Луч света скользил по стенам станции, Юлия оглядывалась, не от любопытства, темнота — владения невидимок, можно пройти мимо кого-то и не заметить. Совершенно мертвый мир, необитаемый остров, на котором нет пищи и воды, а только камни. Есть ли еще в метро места, где люди просто живут? Сейчас, после погруженной в отчаяние Площади 1905 года и Геологической, напоминающей обратную сторону Луны, с трудом верилось в это. Тоннель в сравнении с высоким сводом станции показался тесным, Юлия непроизвольно наклонила голову. Свет фонаря заставил темноту отступить, страх постепенно уходил, ведь там, где заканчивается, этот тоннель, живут люди. Они видели караван, они видели Владимира. А вдруг он еще находится там? Или в этот самый момент уже возвращается домой! Теперь она чувствовала себя увереннее, острая боль отступала. Делать хоть что-то, даже просто идти, оказалось намного легче, чем ждать, изводя себя воображаемыми ужасами. К тому же, когда пыльная платформа останется далеко позади, можно будет снять надоевший респиратор. А вот надежда на то, что она скоро увидит караван, идущий ей навстречу, совсем пропала… Придется проделать весь путь до конца, пройти его вслед за Владимиром. Испытать то же, что и он. Эта мысль вызвала первую слабую улыбку за трое суток. Только не ждать. Не плакать, не отчаиваться. Представить, что Володя прошел здесь недавно. Его лицо задумчивое, хотя в тоннелях надо соблюдать осторожность, он смотрит прямо перед собой, но видит совсем не то, что находится перед глазами. Так ей представлялось… А как было на самом деле? Юлия никогда не спрашивала об этом. Почему? Она обязательно спросит, когда встретит Владимира. На Бажовской или Чкаловской, где угодно, только бы найти! Впереди не было ничего, кроме тьмы, но каждый шаг приближал к цели.
Пульсация. Я вижу двух караванщиков, вцепившихся друг другу в горло. Их яростные, горящие неземным огнем взгляды прикованы друг к другу. Миг, и все растаяло. Пульсация.
Я не знаю, где правда, где ложь, память подсовывает невозможные сюжеты и распадается на сотни мелких, беспомощных осколков, которые могут ранить, если вовремя не убраться с дороги, ведущей в тысячи направлений, но всегда приводящей в одно только Прошлое.
Темная улица. Её нет слишком долго, а телефон отвечает лишь длинными, бессмысленными гудками. Я не могу больше ждать, бесконечное ожидание убивает меня, мятущийся разум выводит на улицу — темную, коварную улицу.
Падает усталый снег, как и я, не выдержавший бессмысленного ожидания. Мы понимаем друг друга — я ищу Её, а он — мой неожиданный небесный попутчик — мечтает о покое, даруемом стылой землей. Скоро наши пути разойдутся, но пока он доверчиво ложится мне на лицо и ждет, когда превратится в робкую, испуганную капельку воды, обреченную вскоре вновь обернуться льдом. Снежинки закрывают мои глаза и, тая, стекают по щекам холодными, жгучими слезинками. Я ищу Её и не нахожу.
Еще один тоннель… Какой долгий путь до Бажовской! Юлия устала до такой степени, что целью ей виделся не конец тоннеля, а следующие несколько шагов. Смирившись уже с давящей темнотой, она теперь поддалась другому страху — что в конце пути? Чем дальше, тем более мрачные мысли порождало воображение, всё более подробные картины гибели Владимира. Она отмахивалась от них, но видения, как надоедливые рекламные плакаты, приклеивались к памяти и не желали отступать. Чтобы не думать об этом, Юлия вспоминала… Нет, не последние тяжелые три года! Сколько хороших минут и часов у них было… Теперь даже казалось, что только это в ее жизни и было. Остальное прошло, как в сером тумане. Жизнь без Володи не могла быть хороша. Жизнь без него вообще не могла быть. Но с ним — была… В то утро Юлия проснулась от легкого укола: перышко из подушки. Извлекла на свет белого и пушистого вредителя, который заставил открыть глаза раньше назначенного будильником времени, разглядывала, думая, что с ним теперь делать. А потом, прикрыв рот ладонью, чтоб не хихикнуть и не испортить шутку, поднесла перышко к носу спящего Владимира. Почти неосязаемый пух долго путешествовал по его лицу, непонятно было, что разбудило мужа: легкие щекочущие прикосновения пера, или ее с трудом сдерживаемый смех.