— Почему?
— Там страшно. Нет, не думай, что я просто темноты испугалась… Там что-то похуже.
— Там мой муж. Владимир… — Юлия указала на тоннель, который для нее был теперь последним отрезком пути.
— Никто не выходил оттуда уже несколько дней.
— Но ведь караван прошел на Чкаловскую?
— Прошел.
Остановку можно использовать для отдыха, она просто поговорит с женщиной и сразу пойдет дальше! Володя, подожди еще немного… Юлия присела рядом с ней, сама не зная, что хочет спросить или услышать. Эта женщина видела Владимира, пусть даже не отличая его от других караванщиков, он был просто человеком, который прошел мимо. Надо спросить о нем. Собраться с силами и спросить…
— Там что-то есть. — Женщина смотрела на тоннель. — Не могу войти туда. Я видела странное место, которого там раньше не было. Кости на полу… Издали почти не видно, а близко я не подходила. Убежала, и даже не помню, как оказалась на Бажовской! Вернуться не могу. И дальше пойти — что-то не пускает. Даже в другой тоннель зайти страшно… Жду, когда это пройдет. Мне ведь до Динамо надо было добраться…
— А мне — до Чкаловской.
Он должен быть там. Юлия ясно видела перед собой лицо Владимира, удивленное и счастливое, ведь он не ожидал ее увидеть, а она пришла!
— Ты не понимаешь? Ты там не пройдешь. Останешься в тоннелях. Вернись обратно, пока не поздно.
— Там Владимир.
Где бы он ни был, он не здесь. Черная дыра тоннеля — единственный путь.
Пульсация. Патроны давно закончились, но перепуганный караванщик давит и давит на спусковой крючок автомата, посылает несуществующие пули куда-то в темноту. Что видит он там, где нет ничего? Что боится разглядеть в абсолютной черноте туннеля?
Они все умерли. Все мои спутники мертвы. Страх убил всех. Даже этот несчастный караванщик, продолжающий из последних сил хвататься за бессильное и пустое оружие, уже обречен. Нечто, ведомое лишь его мечущемуся в истерике сознанию, предрекает неизбежную смерть — беспощадную и неотвратимую.
Я тоже во власти бесконечного ужаса, он сжимает моё горло, давит на грудь, не дает дышать, он хочет выпить мою жизнь до дна… Он ведает все мои страхи, читает воспоминания, словно книгу.
Я всегда боялся потерять Её, знал — однажды это случится и оттого боялся во много крат сильнее, шел против предначертанного, надеялся обмануть судьбу… Если я не найду Её, то ужас похоронит меня, погребет заживо под непереносимой многотонной тяжестью, имя которой — забвение.
Пульсация.
Имя. Его нет. Скрыто под слоем вековой пыли. Всего несколько букв, заключивших в себе Её имя. Я должен вспомнить.
Её голос слегка подрагивает, Она всегда стеснялась петь при мне. Любила эту песню, но все равно стеснялась.
Если открыть глаза — по ту сторону век окажется Она. Немного смущенная, застенчиво улыбающаяся. Но я не могу… печать забытья залила глазницы горячим воском. Только имя, Её имя способно пробудить ото сна, превратившегося в кошмар…
Но я забыл. Память выжжена дотла.
Юлию начали одолевать сомнения: а может быть, надо просто подождать тут? Как не хотелось идти туда, она всего лишь слабая женщина, которая уже проделала больший путь, чем могла и должна была. Просто подождать, и он придет сюда. Почему же не пришел? Пришлось признаться самой себе: дело не в том, что она устала. Она боится. Боится идти в тоннель, о котором предупреждала женщина. Кого слушать? Предостережение незнакомки, голос собственного разума или свое сердце? Володя… Как хотелось быть рядом с ним. Прямо сейчас! Но уверенность таяла, решимость остывала, сил не было. Нет сил преодолеть еще один тоннель. Опять надеяться и ждать, опустив руки, ждать неизвестно чего? Но ожидание убивает, она уже потеряла слишком много времени на ожидание, теперь уже поздно оглядываться назад, она почти у цели, еще немного, и Владимира можно будет увидеть не только в собственных воспоминаниях! Несмотря ни на какие страшные истории, она не должна забывать, куда она идет. К кому она идет… Разум настаивал: надо собраться с силами, сердце противоречило ему: нельзя медлить ни минуты, он ждет тебя. Покой можно было найти только в его руках, с Владимиром ей будет уютно и безопасно. Но его здесь нет, она могла всего лишь вспомнить… Как было. За окном шел дождь, стучал по подоконнику. Надоело просто смотреть в окно, Юлия прикоснулась к стеклу пальцем. Следа не оставалось, тогда она подышала на стекло и начала выводить на небольшом замутневшем круге свое имя. «Ю»… Когда рисовала поперечную черточку, раздался неприятный скрип, «Л» выводила уже более осторожно, «Я»… Он всё знает, знает, что любим… И все-таки… Владимир взял ее за руку, не дал дорисовать остальное.
— Детский сад! Сейчас и плюсик нарисуешь? — И вторая рука до стекла не дотянулась, была поймана, она ощутила привычное, родное тепло. — И сердечком обведешь?
Она улыбнулась, закрыла глаза от смущения, хотя муж стоял за спиной и не мог видеть ее лица. Перед ними быстро исчезал след на стекле с ее именем. Юля. Одна только Юля, без Владимира…
Пульсация. Кости, кругом одни кости. Скоро это место так и назовут — Костница. Усыпальница для людей, убитых собственным страхом. Я заперт здесь. Обречен на вечность в лабиринте увядающей памяти.
Мне страшно. Я ничего не чувствую, кроме страха. Здесь нет ничего иного, только неизбывный страх. Мы с ним одни посреди пустоты, построенной из костей существ, которых нет.
Пульсация.
Дыхание, отпечатавшееся на затуманившемся зеркале. Её дыхание, застывшее причудливым рисунком на стекле. Нежные, красивые пальцы осторожно касаются гладкой поверхности — с той стороны! — и выводят странные узоры. Перевернутая «Ю», наклоненная в неправильную сторону «Л», латинская «R»…
Пустота взрывается, мой голос терзает её, превращая в тлен. Тишина отступает, убоявшись моего отчаянного крика. Пелена вечной ночи разрывается, пронзенная Её именем!
Юля!
Я смеюсь и плачу.
Юля!
Буквы, сложившиеся в слово, рвутся наружу.
Юля!
Она даже и не заметила, как тусклый неверный свет с Бажовской остался позади. Темнота вокруг уже не была препятствием, ей слышался голос: «Юля!» И еще раз… Голос Владимира из глубины тоннеля: «Юля!» Повторялся, звучал как будто между ударами сердца. Нет, в одном ритме с ними. Вместо них. «Юля!» Где-то впереди, ошибиться с направлением невозможно. Тоннель ведет прямо. Прямо к нему! Хотелось крикнуть в ответ, но она боялась не услышать голос. А он слышался настолько отчетливо, именно так Володя ее звал, когда… Когда? Она не могла вспомнить.
Юлия не сразу поняла, что ее путеводная нить исчезла, и ей только кажется, что кто-то зовет. Повторенное в последний раз, ее имя было просто собственной галлюцинацией. Она хотела слышать! Вот теперь начала сама звать мужа, но никто не ответил. Ей просто показалось? Нет, так не бывает! Не так… Слишком жестоко. Теперь она ощутила, что пол тоннеля неровный, не могла вспомнить, сколько она пробежала по нему, и понять, как раньше не заметила этого. Юлия включила фонарь, лучом нащупывая дорогу, даже при свете двигаться вперед было нелегко. Потому что теперь не было уверенности, что Владимир ждет ее здесь неподалеку. Почему-то вместе с его голосом исчезла и сила, которая подгоняла вперед. Разве она перестала искать? Разве она не надеется увидеть его? Надеется. Но теперь не так уверена. Той магии, которую подарил голос, больше не было. Помощи неведомой силы, которая позволила услышать, уже не дождаться. Вспомнила: «Юля!» — бледная тень того узнаваемого, любимого голоса, скорее мысль без интонаций… Может быть, если она вспомнит, где уже слышала свое имя точно так же, с такой же радостью и одновременно неуверенностью, голос снова оживет и поведет ее?
Юлия споткнулась, раздался звон металла о металл, она направила на звук фонарь, рука дрожала, и луч света никак не мог захватить этот предмет, только сделав шаг вперед, увидела автомат, провалившийся в промежуток между шпалами. Откуда в пустом тоннеле взялось оружие? Почему оно осталось здесь, и его никто не подобрал… Стены вокруг были покрыты следами недавней перестрелки, дырки от пуль казались совсем свежими, белый изнутри бетон резко контрастировал с темно-серой поверхностью. Даже запылиться не успел. Юлия никогда не подозревала, что разбирается в таких вещах, но за несколько секунд увидела всё то, что происходило здесь совсем недавно… Фонарь, которым она в испуге водила из стороны в сторону, осветил разбросанные гильзы, мешки, те самые, с Площади, еще несколько автоматов, темные пятна на стене и на полу. Преодолевая страх и отвращение, она прикоснулась к ним рукой. Кровь высохла, впиталась в дерево шпал, но пятна на рельсе еще не успели превратиться в коричневый порошок… Совсем недавно! Кто в кого стрелял? Почему оружие осталось лежать брошенным и никому не нужным? Володя! Какое отношение это всё имеет к нему?!