Выжить.
И чтобы выжить - размножаться.
И чтобы выжить - сражаться.
И убивать других - чтобы выжить.
Артём принял белую эмалированную кружку, в которой плескался их, собственный, станционный чай. Был это, конечно, никакой не чай, а настойка из сушёных грибов, с добавками, потому что настоящего чая всего-то и оставалось - ничего, и его и экономили, и пили только по большим праздникам, да и цена ему была в десятки раз выше, чем их грибной настойке. А всё-таки и своё варево у них на станции любили, и гордились им, и называли "чай". Чужаки, правда, с непривычки сначала отплёвывались, но потом ничего, привыкали. И даже за пределами их станции пошла об их чае слава - и челноки пошли к ним, сначала - рискуя собственными шкурами, поодиночке. Но чай их пошёл влёт по всей линии, и даже Ганза заинтересовалась их чаем, и потянулись на ВДНХ большие караваны, за их волшебной настойкой. И деньги к ним потекли. А где деньги - там и оружие. Там и жизнь. И с тех пор, как на ВДНХ стали делать этот самый чай, станция и стала крепчать, потекли сюда настоящие, хозяйственные люди с окрестных станций и перегонов, и пришло процветание.
- Слышь, Артём! Как у Сухого дела-то? - спросил Андрей, прихлёбывая чай маленькими осторожными глотками и усердно дуя на него.
- У дяди Саши? Всё хорошо у него. Вот, вернулся недавно из похода по линии с нашими. С экспедицией. Да вы знаете, наверное.
Андрей был на добрых пятнадцать лет старше Артёма, и был, вообще-то, разведчиком, и редко когда стоял в дозоре ближе двухсот пятидесятого метра, и то - командиром кордона. Вот, поставили его на стопятидесятый метр, в прикрытие, а тянуло всё-таки его куда вглубь, и первым же предлогом, первой ложной тревогой воспользовался, чтобы поближе подобраться к темноте, поближе к тайне. Любил он туннель, и знал его хорошо, и все ответвления до пятисотого метра, и куда они ведут, знал наизусть. А на станции, среди фермеров, среди работяг, коммерсантов и администрации, чувствовал он себя неуютно, ненужным что ли, ведь он не мог заставить себя рыхлить землицу для грибов, или, ещё хуже, пичкать этими грибами жирных свиней, стоя по колени в навозе на станционных фермах. И торговать он не мог, сроду терпеть не мог торгашей, а был он всегда солдатом, был воином, и всей душой верил, что это - единственное достойное мужчины занятие, и горд был тем, что он, Андрей, всю свою жизнь только и делал, что защищал всех этих немощных, и провонявших фермеров, и суетливых челноков, и деловых до невозможности администраторов, и детей, и женщин. И женщины тянулись к его пренебрежительной, насмешливой силе, к его полной, стопроцентной уверенности в себе, к его спокойствию за себя и за тех, кто был с ним, потому что он всегда мог защитить того, кто находился рядом с ним. Женщины обещали ему любовь, они обещали ему уют, но он начинал чувствовать себя уютно лишь после пятидесятого метра, когда за поворотом скрывались огни станции. А они туда за ним не шли. Почему?
И вот, разгорячившись от чая, сняв старый свой чёрный берет, и вытирая рукавом мокрые от пара усы, он принялся жадно допрашивать Артёма о новостях и сплетнях, принесённых из последней экспедиции на юг Артёмовым отчимом, тем самым человеком, который девятнадцать лет назад вырвал Артёма у крыс на Тимирязевской, да так и не мог бросить мальчишку, и воспитал его.
- Я-то, может быть, и слышал кое-что, но ты всё равно расскажи, Артём, жалко тебе, что ли? - настаивал Андрей, зная, что парень хочет рассказать, ему и самому интересно вспомнить ещё раз и пересказать все отчимовы истории, ведь все слушать будут с открытым ртом.
- Ну, куда они ходили, вы, наверное, знаете, - начал Артём.
- Знаю, что на юг куда-то... Они же там шибко засекреченные, ходоки ваши! - усмехнулся Андрей. - Специальные задания администрации, сам понимаешь! - подмигнул он одному из своих людей.
- Да ничего секретного в этом не было, - отмахнулся Артём. - Так, цель экспедиции у них была - разведка обстановки, сбор информации... Достоверной информации, потому что чужим челнокам, которые у нас на станции языком треплют, верить нельзя - они, может, челноки, а может, и провокаторы, дезинформацию распространяют.
- Челнокам вообще верить нельзя, - буркнул Андрей. - Корыстные они люди. Откуда ты его знаешь, - вот сегодня он твой чай продаёт Ганзе, а завтра и тебя самого со всеми потрохами кому-нибудь продаст. Они, может, тоже тут у нас информацию собирают. И нашим-то, честно говоря, я тоже не особо доверяю.
- Ну, на наших - это вы зря, Андрей Аркадьич. Наши все нормальные. Я сам почти всех знаю. Люди, как люди. Деньги только любят. Жить хотят лучше, чем другие. Стремятся, - попытся вступиться за местных челноков Артём.
- Вот-вот. И я тебе о том же. Деньги они любят. Жить хотят лучше всех. А кто их знает, чего они там делают, когда они за станцию выходят? Можешь ты мне с уверенностью сказать, что на первой же станции их агенты чьи-нибудь не завербуют? Можешь или нет?
- Чьи агенты? Ну чьим агентам наши челноки сдались?
- Вот что, Артём! Молодой ты ещё, молодой и многого не знаешь. Слушал бы ты старших больше. Глядишь, дольше проживёшь.
- Ну должен же кто-то эту работу выполнять! Не было бы челноков - и куковали мы бы тут без боеприпасов, с берданками, шмаляли бы солью в чёрных, и чаёк свой попивали бы, - не отступал Артём, не смотря на Андрееву попытку осадить его.
- Ладно, ладно, экономист нашёлся... Ты поостынь. Рассказывай лучше, чего там Сухой видел. - У соседей чего? На Алексеевской? На Рижской?
- На Алексеевской? Ничего нового. Выращивают грибы свои. Да что Алексеевская? Так, хутор ведь... Говорят, - понизил Артём голос ввиду секретности информации, - говорят, присоединяться к нам хотят. И Рижская, вроде, тоже не против. Там у них давление с юга растёт. Настроения пасмурные, все шепчутся о какой-то угрозе, все чего-то боятся, а чего боятся - никто не знает. То ли с той стороны линии империя какая-то растёт, то ли Ганзы опасаются, что захочет она расшириться, то ли ещё чего-то. И все эти хутора к нам жаться начинают. И Рижская, и Алексеевская.