Кирилл замолчал, обдумывая аргументы. Пётр Андреич долил чайник из канистры и спросил:
- Чай ещё будет кто-нибудь? Давайте по последней, нам сменяться уже скоро.
- Чай - это дело. Давай, - сказал Андрей, и послышались ещё голоса в одобрение предложения.
... Чайник закипел. Пётр Андреич налил желающим ещё по одной, и попросил:
- Вы это... Не надо о чёрных. В прошлый раз вот так сидели, говорили о них - и они приползли. И ребята мне рассказывали - у них так же выходило. Это, конечно, может, и совпадения, я не суеверный, но вдруг - нет? Вдруг они чувствуют? Уже почти смена наша кончилась, зачем нам эта дрянь под самый конец?
- Да уж... Не стоит, наверное... - поддержал его Артём.
- Да ладно, парень, не дрейфь! Прорвёмся! - попытался подбодрить Артёма Андрей, но вышло не очень убедительно.
От одной мысли о чёрных по телу шла неприятная дрожь даже у Андрея, хотя он это и не выдавал. Людей он не боялся никаких, ни бандитов, не анархистов-головорезов, ни бойцов Красной Армии... А вот нежить всякая отвращала его, и не то что бы он её боялся, но думать о ней спокойно, как думал он о любой опасности, связанной с людьми, не мог.
И все умолкли. Тишина обволокла людей, сгрудившихся у костра. Тяжёлая, давящая тишина, и только чуть слышно было, как потрескивают доски в костре. Да издалека, с севера, из туннеля долетали иногда глухие утробные урчания как будто Московский Метрополитен и впрямь был не метрополитен, а гигантский кишечник неизвестного чудовища... И от этих звуков становилось совсем жутко.
Глава 2
Артёму в голову опять полезла всякая дрянь. Чёрные... Проклятые нелюди, которые, правда, в Артёмовы дежурства попадались только один раз, но напугался он тогда здорово, да и как не напугаться... Вот сидишь ты в дозоре... Греешься у костра. И вдруг слышишь - из туннеля, откуда-то из глубины, раздаётся мерный глухой стук - сначала в отдалении, тихо, а потом всё ближе и громче... И вдруг рвёт слух страшный, кладбищенский вой, совсем уже невдалеке... Переполох! Все вскакивают, мешки с песком, ящики, на которых сидели - наваливают в заграждение, наскоро, чтобы было где укрыться, и старший изо всех сил кричит, не жалея связок: " Тревога! ", со станции спешит на подмогу резерв, на стопятидесятом метре расчехляют пулемёт, а тут, где придётся принять на себя основной натиск, люди уже бросаются наземь, за мешки, наводят на жерло туннеля автоматы, целятся, и, наконец, подождав, пока упыри подойдут совсем близко, зажигают прожектор - и странные, бредовые чёрные силуэты становятся видны в его луче. Нагие, с чёрной лоснящейся кожей, с огромными глазами и провалами ртов... Мерно шагающие вперёд, на укрепления, на людей, на смерть, в полный рост, не сгибаясь, всё ближе и ближе... Три... Пять... Восемь тварей... И самый ближний вдруг задирает голову и испускает прежний заупокойный вой... Дрожь по коже и хочется вскочить и бежать, бросить автомат, бросить товарищей, да всё к чертям бросить и бежать... Направляют прожектор в их морды, чтобы ярким светом хлестнуть их по глазам, и видно, что они даже не жмурятся, не прикрываются руками, а широко открытыми глазами смотрят на прожектор и всё размеренно идут вперёд, вперёд... И тут, наконец, подбегают со стопятидесятого, с пулемётом, залегают рядом, летят команды... Всё готово... Гремит долгожданное слово "Огонь!" Разом начинают стучать несколько автоматов, и громыхает пулемёт... Но чёрные не останавливаются, не пригибаются, они в полный рост, не сбиваясь с шага, также мерно и спокойно идут вперёд... В свете прожектора видно, как пули терзают лоснящиеся тела, как толкают их назад, они падают, но тут же поднимаются , выпрямляются - и вперёд... И снова, хрипло на этот раз, потому что горло уже пробито, раздаётся жуткий вой. И пройдёт ещё несколько минут, пока стальной шквал угомонит наконец это нечеловеческое бессмысленное упорство. И потом ещё, когда все упыри уже будут валяться, бездыханные ( да и дышат ли они?), недвижимые, разодранные на клочки, издалека, с пяти метров будут ещё их достреливать контрольными в голову. И даже когда всё уже будет кончено, когда трупы их уже скинут в шахту, всё будет стоять перед глазами та самая жуткая картина, - как впиваются в чёрные тела пули, и жжёт широко открытые глаза прожектор, но они всё также мерно идут вперёд...
Артёма передёрнуло при этой мысли. Да уж, лучше про них не болтать, подумал он. Так, на всякий случай.
- Эй, Андреич! Собирайтесь! Мы идём уже! - закричали им с юга, из темноты. - Ваша смена кончилась!
Люди у костра зашевелились, сбрасывая оцепенение, вставая, потягиваясь, подбирая рюкзаки и оружие, причём Андрей захватил с собой и подобранного щенка. Пётр Андреич и Артём возвращались на станцию, а Андрей со своими людьми, - к себе на стопятидесятый, ждать, пока и их сменят.
Подошли сменщики, обменялись рукопожатиями, выяснили, не было ли чего странного, особенного, пожелали отдохнуть как следует и уселись поближе к огню, продолжая свой разговор, начатый раньше.
Когда все двинулись по туннелю на юг, к станции, Пётр Андреич горячо о чём-то заговорил с Андреем, видно, вернувшись к одному из их вечных споров, а давешний бритый здоровяк, расспрашивавший про рацион чёрных, поотстал от них, поравнявшись с Артёмом и пристроился так, чтобы идти с ним в ногу.
- Так ты что же, Сухого знаешь? - спросил он Артёма глухим своим низким голосом, не глядя ему в глаза.
- Дядю Сашу? Ну да! Он мой отчим. Я и живу с ним вместе, - ответил честно Артём.
- Надо же... Отчим... Ничего не знаю такого... - пробормотал бритый.
- А вас вообще как зовут? - решился Артём, определив, что если человек расспрашивает про родственников, то это вполне даёт и Артёму право на выяснение его анкетных данных.
- Меня? Зовут? - удивлённо переспросил бритый. - А тебе зачем?
- Ну я передам дяде Саше... Сухому, что вы про него спрашивали.
- Ах, вот для чего... передавай, что Хантер...Хантер спрашивал. Охотник. Привет передавал.
- Хантер? Это ведь не имя. Это что, фамилия ваша? Или прозвище? допытывался Артём.