– А чем они здесь живут? – не выдержал Артем, догоняя старика.
– Как, неужели вы не знаете? – вежливо удивился Михаил Порфирьевич. – Это же Кузнецкий Мост! Здесь лучшие техники метро, большие мастерские. Им сюда с Сокольнической линии везут приборы чинить и даже с Кольца. Процветают, процветают. Вот здесь бы жить! – мечтательно вздохнул он. – Но у них с этим строго…
Напрасно Артем надеялся, что им тоже удастся отоспаться в вагонах, на диванах. Посреди зала стоял ряд больших палаток, вроде тех, в которых они жили на ВДНХ, и на ближайшей из них аккуратно, по трафарету, была сделана надпись: ГОСТИНИЦА. Рядом выстроилась целая очередь из беженцев, но Михаил Порфирьевич, отозвав администратора в сторонку, звякнул медью, шепнул что-то волшебное, начинающееся на «Константин Алексеевич», и вопрос был улажен.
– Нам сюда, – приглашающим жестом указал он, и Ванечка радостно загугукал.
Здесь даже подавали чай, и за него не пришлось ничего доплачивать, и матрацы на полу были такими мягкими, что, упав на них, подниматься страшно не хотелось. Полулежа, Артем осторожно дул на кружку с отваром и внимательно слушал старика, который с горящим взором, забыв про свой стакан, рассказывал:
– Они ведь не над всей веткой власть имеют. Об этом, правда, не говорит никто, и красные этого никогда не признают, но Университет не под их контролем, и все, что за Университетом, тоже! Да-да, Красная Линия продолжается только до Спортивной. Там, знаете, за Спортивной начинается очень длинный перегон, когда-то давно там была станция Ленинские Горы, потом ее переименовали, но я уж по старинке… И вот как раз за Ленинскими Горами, там пути на поверхность выходят, был мост. И, понимаете, он от взрыва начал разрушаться и однажды обвалился вниз, в реку, так что с Университетом связи не было почти с самого начала…
Артем сделал маленький глоток и ощутил, как все внутри сладко замирает в предвкушении чего-то таинственного, необычного, что начиналось за торчащими над пропастью рельсами оборванной Красной Линии далеко на юго-западе. Ванечка ожесточенно грыз ногти, прерываясь только, чтобы удовлетворенно осмотреть плоды своего труда, а затем вновь принимался за дело. Артем взглянул на него почти с симпатией и почувствовал благодарность к милому ребенку за то, что тот молчит.
– Знаете, у нас есть маленький кружок на Баррикадной, – смущенно улыбнулся Михаил Порфирьевич, – собираемся по вечерам, иногда к нам с Улицы 1905 года приходят, а вот теперь и с Пушкинской всех инакомыслящих прогнали, и Антон Петрович к нам переехал… Ерунда, конечно, просто литературные посиделки, ну, и о политике иногда поговорим, собственно… Там, знаете, образованных тоже не особенно любят, на Баррикадной, чего только не услышишь: и что вшивая интеллигенция, и что пятая колонна… Так что мы там потихонечку. Но вот Яков Иосифович говорил, что, дескать, Университет не погиб. Что им удалось блокировать туннели, и теперь там все еще есть люди. Не просто люди, а… Вы понимаете, там когда-то Московский государственный университет был, это ведь из-за него так станция называется. И вот, дескать, части профессуры удалось спастись и студентам тоже. Под университетом ведь размещались огромные бомбоубежища, сталинской еще постройки, по-моему, соединенные особыми переходами с метро. И теперь там образовался такой интеллектуальный центр, знаете… Ну, это, наверное, просто легенды. И что там образованные люди находятся у власти, всеми тремя станциями и убежищами управляет ректор, а каждая станция возглавляется деканом – всех на определенный срок избирают. Там и наука не стоит на месте – все-таки студенты, знаете ли, аспиранты, преподаватели! И культура не гаснет, не то что у нас, и пишут что-то, и наследие наше не забывается… А Антон Петрович даже говорил, что ему один знакомый инженер по секрету рассказывал, будто они там даже нашли способ на поверхность выходить, сами создали защитные костюмы, и иногда их разведчики появляются в метро… Согласитесь, звучит неправдоподобно! – полувопросительно прибавил Михаил Порфирьевич, заглядывая Артему в глаза, и что-то такое тоскливое тот заметил в его взгляде, несмелую, усталую надежду, что, чуть кашлянув, отозвался как можно уверенней:
– Почему? Звучит вполне реально! Вот есть же Полис, например. Я слышал, там тоже…
– Да, чудесное место – Полис, да только как теперь туда пробраться? К тому же мне говорили, что в Совете власть опять перешла к военным…
– В каком Совете? – приподнял брови Артем.
– Ну как же? Полис управляется Советом из самых авторитетных людей. А там, знаете, авторитетные люди – либо библиотекари, либо военные. Ну, уж про Библиотеку вы точно знаете, рассказывать смысла не имеет, но вот другой вход Полиса когда-то находился прямо в здании Министерства обороны, насколько я помню, или, во всяком случае, оно было где-то рядом, и часть генералитета успела тогда эвакуироваться. В самом начале военные захватили власть, Полисом довольно долго правила этакая, знаете, хунта. Но людям отчего-то не слишком по нраву пришлось их правление, беспорядки были довольно кровопролитные, но это давно, задолго до войны с красными. Тогда они пошли на уступки, был создан этот самый Совет. И так получилось, что в нем образовались две фракции – библиотекари и военные. Странное, конечно, сочетание. Знаете, военные вряд ли много живых библиотекарей в своей прежней жизни встречали. А тут так уж сложилось. И между этими фракциями вечная грызня, разумеется: то одни берут верх, то другие. Когда война шла с красными, оборона была важнее, чем культура, и у генералов был перевес. Началась мирная жизнь – опять к библиотекарям вернулось влияние. И так у них, понимаете, все время, как маятник. Сейчас вот довелось слышать, у военных позиции крепче, и там опять дисциплину наводят, знаете, комендантский час и прочие радости жизни, – тихо улыбнулся Михаил Порфирьевич. – Пройти туда теперь не проще, чем до Изумрудного Города добраться… Это мы так Университет между собой называем и те станции, что с ним рядом, в шутку… Ведь надо либо через Красную Линию идти, либо через Ганзу, но там просто так не пробраться, сами понимаете. Раньше, до фашистов, через Пушкинскую можно было на Чеховскую, а там и до Боровицкой один перегон. Нехороший, правда, перегон, но я, когда помоложе был, случалось, и через него хаживал.