Артем не преминул поинтересоваться, что же такого нехорошего в упомянутом перегоне, и старик нехотя ответил:
– Понимаете, там прямо посреди туннеля состав стоит, сожженный. Я там давно уже не был, не знаю, как теперь, но раньше в нем на сиденьях обугленные человеческие тела лежали и сидели… Просто ужасно. Я сам не знаю, как это случилось, и у знакомых своих спрашивал, что там произошло, но никто не мог мне точно сказать. Через этот поезд очень трудно пройти, а обойти его никак нельзя, потому что туннель начал осыпаться, и все вокруг вагонов завалено землей. В самом же поезде, в вагонах, я имею в виду, разные нехорошие вещи творятся, я их объяснить затрудняюсь, я вообще-то атеист, знаете, и во всякую мистическую чепуху не верю, поэтому я тогда грешил на крыс, на тварей разных… А теперь уже ни в чем не уверен.
Эти слова навели Артема на мрачные воспоминания о шуме в туннелях на его линии, и он не выдержал, наконец, и рассказал о произошедшем с его отрядом, а потом с Бурбоном и, помявшись еще немного, попытался повторить объяснения, данные ему Ханом.
– Да что вы, что вы, это же полная белиберда! – отмахнулся Михаил Порфирьевич, строго сводя брови. – Я уже слышал о таких вещах. Вы помните, я говорил вам о Якове Иосифовиче? Так вот, он физик и как-то разъяснял мне, что такие нарушения психики бывают, когда людей подвергают воздействию звука на крайне низких, не слышимых ухом частотах, если я не путаю, около семи герц, хотя с моей дырявой головой… А звук может возникать сам по себе, из-за естественных процессов, например, тектонических сдвигов или еще чего-то, я, понимаете, тогда не очень внимательно слушал… Но чтобы души умерших? Да в трубах? Увольте…
Со стариком этим было интересно. Все, о чем он рассказывал, Артем раньше ни от кого не слышал, да и метро он видел под каким-то другим углом, старомодным, забавным, и все, видно, тянулся душой наверх, а здесь ему было все так же неуютно, как и в первые дни. И Артем, который часто вспоминал спор Сухого и Хантера, спросил у него:
– А как вы думаете… Мы… люди, я имею в виду… Мы еще вернемся туда? Наверх? Сможем мы выжить и вернуться?
И пожалел тут же, что спросил, потому что вопрос его словно бритвой обрезал все жилы в старичке, тот разом обмяк и негромко, безжизненным голосом протянул:
– Не думаю. Не думаю.
– Но ведь были и другие метрополитены, я слышал, в Питере, и в Минске, и в Новгороде, – перебирал Артем затверженные наизусть названия, которые всегда для него были пустой скорлупой, шелухой, никогда не заключавшей в себе смысла.
– Ах, какой красивый город был – Питер! – не отвечая ему, тоскливо вздохнул Михаил Порфирьевич. – Вы понимаете, Исакий… А Адмиралтейство, шпиль этот вот… Какая грация, какое изящество! А вечерами на Невском – люди, шум толпы, смех, дети с мороженым, девушки молоденькие, тоненькие… Музыка несется… Летом особенно, там редко когда хорошая погода летом: так, чтобы солнце и небо чистое, лазурное, но когда бывает… И так, знаете, дышится легко…