Я отошла с трепещущим сердцем.
Мне, конечно, нестерпимо захотелось тотчас же увидеть страну, с которой когда-то дружили дяди Степа и Валера! Дружили и, видимо, раздружились.
Я еле дождалась их ухода на волейбольную площадку.
Лестница казалась надежной, абсолютно безопасной, но на верхней ступеньке я осмелилась глянуть на землю, и коленки мои затряслись. Все-таки было очень высоко и страшно.
Внезапно из-за угла дома выкатилась коляска – разумеется, не сама по себе.
– Эй, ты зачем туда забралась?! – закричал Алеша.
– Китай смотреть.
– Вруша!
– Не вруша: Валера сказал, что оттуда Китай видно!
– Ну-ка спускайся, а то маме скажу!
– Жалобная книга, – сказала я, соображая, какой маме: моей или своей? Лучше бы бабушке, мама строже…
Сестренка проснулась от Алешиного крика и захныкала. Я обрадовалась – сейчас дядька уйдет. Но нет, оставив коляску с плачущим ребенком, он встал на первую ступень лестницы. На вторую… третью.
– Алеша!
– Дядя Алеша! – возопил он. – Дядя, понятно?! Спускайся, говорю!
– Дядя Алеша, ты что, не слышишь? Викша плачет!
– Свалишься, дурочка, слезай!
– Сам дурачок!
Он вдруг переменил тактику. Голос его стал вкрадчивым, почти нежным:
– А хочешь, я тебе Москву покажу?
– Хочу.
– Тогда спускайся.
– А Китай?
– Китай подождет…
Лезть вниз оказалось гораздо труднее, чем вверх.
Более подлого обмана еще не знала моя доверчивая душа.
Уши болели целую вечность, полыхали, как пунцовые коробочки бабушкиных духов «Красная Москва».
Самое обидное, что взаправдашнего Китая дядя Валера на чердаке, как выяснилось, не видел. Он там ночью при свечке просматривал старые подшивки журнала «Китай». С этой страной дружили и почему-то раздружились не мои дяди, а все мы, то есть Советский Союз.
Когда мне было пять, все домашние, кому не лень, учили меня алфавиту. Скоро я начала читать по складам и писать печатными буквами. Только буква «я» никак не поддавалась – получалась справа налево.
От уличной ребятни я набралась бранных словечек, которых не слышала дома. Один добрый мальчик объяснил, что слово на букву «х» означает письку, а смачным, как шлепок, словом на «б», оказывается, называют плохих тетек.
– А дядек так называют? – поинтересовалась я.
Мальчик кивнул:
– Да, самых гадских.
Как раз выпал первый снежок.
У дороги к дому я вывела веткой имя «гадского дядьки», добавив к нему более пристойное и подходящее, на мой взгляд, ругательство.
Вряд ли разоблачат, думала я мстительно. Детей на улице много. Вполне вероятно, не одна я затаила обиду на умельца показывать Москву…
Дядюшка-то и засвидетельствовал улику.
– Это она матерщинское слово на снегу начеркала! – убеждал он сомневающуюся сестру. – Пойдем, Вика, ты увидишь и сразу поймешь, что она!
Чего тут доказывать…
Я уже поняла, что буква «я» выдала меня в слове на букву «б».
Пришлось сознаться.
– Дети, которые с малых лет сквернословят, как правило, вырастают хулиганами, – расстроилась мама.
– Жаль, что я против физического наказания детей, – сказал папа. – А то бы выпорол.
– Я больше не буду, – торопливо пообещала я, думая, что до конца жизни не смогу посмотреть в праведные лица родителей, и – бывает же такое! – именно в эту скорбную минуту меня озарило лингвистическое вдохновение. По первому звуку в выражении «хулиган» мне вдруг стало совершенно ясно, что оно образовалось от неприличного слова на букву «х»!
Конечно, я не хотела вырасти хулиганкой и постаралась больше не вспоминать дурных фонем, а если слышала нечто подобное на улице, закрывала ладонями уши.
Скоро судьба предоставила мне возможность обелить себя в родительских глазах.
Мы стояли на остановке в ожидании автобуса. На стене чернело накарябанное углем словцо на букву «х», и я, отныне борец со сквернословием, попыталась стереть его носовым платком. Оно не стиралось. Тогда я подобрала валявшийся внизу уголек и дописала к трем буквам: «…лиган».
В моей интерпретации буква «й» не была лишней, поэтому я не поняла смешков папы и маминого смущения.
Когда мне было шесть, утомленные моим воспитанием родители решили отдать меня в школу.
Но пока еще стоял жаркий июль, и главной наперсницей моих игр стала подросшая Викша. Теперь я, старшая и умная, учила ее алфавиту.
– Смотри, это «а».
– А-а-а.
– Это буква «б», бяка, – вздыхала я, невольно вспоминая совсем другое слово.