— Дело не в этом, — сказал он. — Дело в том… что среди них мой сын… а он единственное, что я не могу потерять.
Ротванг не двигался.
— Я боюсь, — сказал он медленно, — что ты уже потерял его.
Фредерсен побледнел.
— Ты думаешь об этой девушке? — спросил он.
— Да.
Молчание.
Затем против своего желания Джо Фредерсен хрипло спросил:
— Ты не находишь, что она напоминает Гель?
Ротванг не отвечал. Его лицо было серо, и безжизненно, как камни.
— Я знаю силу таких женщин, — продолжал Джо Фредерсен. — Этих кротких женщин с чистым, ясным лбом. Если бы позволить им, они завладели бы всем миром.
— Но ты не намерен позволить?
— Нет, Ротванг.
— Опыт с Гель, значит, не сделал тебя умнее?
Джо Фредерсен молчал.
— Помнишь, — продолжал Ротванг, — как Гель чуть не на коленях умоляла тебя не строить подземного города для рабочих? Твоя мать с этих пор никогда не подавала тебе руки. Так возмущена была она. Но Гель была более кроткой. Она плакала и просила. И, быть может, ей удалось бы победить тебя, Джо Фредерсен, если бы у нее было достаточно времени, чтобы плакать и просить. Но она умерла… и ты построил свой знаменитый рабочий город…
— Я ни разу не жалел об этом до сегодняшнего дня.
— До сегодняшнего дня… Не чувствуешь ты разве, Джо Фредерсен, что сейчас занимается новый день, или ты забыл, что Фредер сын Гель.
— И мой сын… Девушка должна быть удалена из Метрополиса!
— Ты хочешь уничтожить ее? — спросил Ротванг спокойно.
Джо Фредерсен вспылил:
— Ты с ума сошел!
Ротванг молчал. Он не двигался. Его опущенное лицо было непроницаемо.
— Фредер — все для меня, — продолжал Джо Фредерсен. Он не знает этого. Быть может, сыновья никогда этого не знают. Быть может, судьба отцов — собирать для своих сыновей то, что кажется им сокровищем. Но для молодых это тяжелые камни, не имеющие никакой цены, и они бросают их прочь. Тогда, когда умерла Гель, я не пошел за ней, как ни хотел — потому что жило дитя, которое она родила мне. Я хотел сделать это дитя самым могучим человеком мира. Вся моя жизнь имела эту лишь цель. И я не откажусь от нее, потому лишь, что кроткая молодая девушка, которая немножко похожа на Г ель, хочет взять у меня моего сына.
— Значит, ты решил разлучить их?
— Твердо решил, Ротванг!
— Но это удастся тебе одним лишь путем.
— Каким же, Ротванг?
— Клин вышибают клином!
— Что это должно означать?
— Женщина против женщины, Джо Фредерсен!
— Я не расположен разгадывать загадки.
— Допустим, — сказал Ротванг, усмехнувшись, — что твой сын снова придет на собрание в оставленные копи и увидит девушку, маленькую святую проповедницу любви и жалости… и вдруг она начнет возбуждать рабочих к восстанию!
— Дальше, — сказал Джо Фредерсен после паузы.
— Или допустим, в один прекрасный вечер твой сын захочет посмотреть, как пляшут девушки в Иошиваре… и среди этих девушек будет Мария… Как ты думаешь, что подумает Фредер?
— Он подумает, что началось светопреставление или решит, что сам он сошел с ума.
— Но весьма вероятно, что он в твоем смысле исцелился бы… Неправда ли?.. При виде развенчанного своего божества?..
— Я думаю, ты можешь многое, Ротванг… Но душа этой девушки под двойной защитой — ее хранит и сама Мария, и любовь к ней Фредера.
— Я знаю, я никогда не решился бы посягнуть на душу Марии.
— Тогда я не понимаю тебя.
— Этого и не требуется. Я назвал тебе единственное верное средство отозвать своего сына с пути, на который привела его эта маленькая святая. Если ты решился, предоставь мне применить мое средство и не заботься ни о чем.
— Хорошо, — сказал Джо Фредерсен с побледневшим лицом.
И точно боясь, что он пожалеет о своем слове, если останется здесь еще хоть минуту, он молча повернулся, чтобы идти.
Ротванг не провожал его. Только улыбка, тонкая улыбка великого изобретателя следовала за Джо Фредерсеном, пока он скрылся из виду.
Затем Ротванг отошел от стены, прислонившись к которой он стоял. Он протянул руку, и свет маленькой электрической лампочки потух.
Ты должен уйти, милый — сказала девушка, и нежность её улыбки скрасила её слова.
Он умолял ее, как мальчик: еще пять минуток — еще две — еще одну минутку! Но кроткие руки Марии все же убедили его, хотя он и не понимал, как можно оставить ее в этих хмурых коридорах и вернуться одному на улицы города.
— Не забудь, — сказала она, покраснев, — что уже почти утро. Я не хотела бы никого встретить, я не хотела бы объяснять кому бы то ни было то, что самой мне кажется чудом…