Татьяна Кузьмина
Метрополитен, играющий людьми
– Аккуратно, держись за поручни, – заглушаемая звуками метро, живущего только по своим правилам, женщина пытается докричаться до ребёнка.
Тот в свою очередь вздрагивает, вырванный из омута телефонной игры, удивлённо и немного испуганно смотрит на неё. Потом всё-таки берётся за поручень, обхватывая холодный металлический стержень маленькими хрупкими пальчиками, какие бывают только у детей доподросткового возраста, когда они ещё совсем… дети.
В час пик вагон привычно перегружен, и все дышат друг другу в затылок, шею или живот, в зависимости от роста, случайно облокачиваются, практически падая, на незнакомых людей, когда поезд решает затормозить ближе к станции. Хотя, конечно, в последнее время он стал останавливаться мягче, что избавило Евгения от регулярной встречи виском со стеклянной боковой перегородкой сидения. Впрочем, толкучка никуда не подевалась. Наверное, это одна из тех отличительных черт московского метро, которая появилась в столице сразу вместе с метрополитеном. Общее настроение в таких ситуациях напряжённое, и, как ты не пытайся, от него никуда не деться. Беспокойные взгляды стоящих привычно мечутся по вагону в поиске свободных мест, а сидящие всячески стараются придать своему виду уверенности, будто занятое сидение принадлежит им по праву, чуть ли не по родовому. Вот, растёкшись и подрагивая подобно холодцу, спит большая бледная женщина в тёмно-коричневом в пуховике. А рядом с ней сидит вжавшийся в спинку худощавый высокий мужчина, похожий на ободранную ель, глубоко погрузившийся в тревожные предновогодние мысли – мышцы его серьёзного, на первый взгляд невзрачного лица активно двигаются, почему он становится похож на ожившую ростовую куклу. Многие пассажиры нагружены пакетами, а некоторые даже украшены яркой дешёвой мишурой, намотанной на шею или свисающей с плеч. Группа подростков, скопившаяся у дверей, которые «осторожно, закрываются» в этот раз на станции «Лубянка», активно обсуждает планы на завтрашний вечер. Везде и во всём чувствуется атмосфера приближающегося праздника. И не даром, ведь сегодня тридцатое число, а это значит, до Нового года остались одни сутки. В воздухе стоит духота, и из-за этого так хочется поскорее выйти на улицу, вдохнуть промёрзлый декабрьский воздух, ощутить, как он щекочет ноздри и как ветер обдувает разомлевшее от тепла «подземки» лицо, подчёркивая щёки насыщенным красным цветом.
Кофейный спокойный взгляд плавно скользит по фигурам, чаще тёмным, лишь изредка ярко-красным или лимонно-жёлтым. И откуда такая страсть у простых людей одеваться в чёрное и кобальтово-синее? Не стремление ли это затеряться среди безликой депрессивной толпы? И всё же… Под новый год настроение меняется. Оно становится каким-то, менее суровым что ли. Люди становятся способны на поблажки себе и друг другу. Они не столь критичны и строги, и это чувствуется во всём: во взглядах, в едва зародившихся, как луна на небосклоне, улыбках, в мягких жестах и неспешности фраз. Но вот всеми любимый Охотный ряд. Поезд, как качели, качнувшись назад, делает осторожный рывок вперёд, затем останавливается, раздвигает двери и впускает в свой желудок новую порцию «человеков».
Юноша тяжело вздыхает и поглубже залазит в щель, гордо именуемую боковым местом. Удивительно, как только все вмещаются… Быть может, у метро, как у человека, в критический момент открывается второе дыхание или второй желудок? Пережёвывая людские туши, вагон снова тронулся. Тем временем закутавшийся в колючий ирландский шарф в крупную изумрудную клетку парень, вырвавшись из лап полудрёма, с живым интересом рассматривает новых спрессованных пассажиров. Новые лица, новые лица… Когда смотришь на незнакомого человека, всегда интересно – как он улыбается. Глядеть на счастливых куда приятнее, поэтому воображение и рисует искусственную радость на физиономиях. Весёлость как попытка абстрагироваться от реальности, сделать её капельку лучше, проще, приемлемее. Двери «осторожно» закрываются, заводя привычную пластинку размеренного приглушённого грохота, словно подземная гроза рассыпается раскатами грома. Тут мечтательный кофейный взгляд выхватывает из толпы знакомую фигуру. В душе встрепенулся слабый огонёк надежды. Быть может, он просто ошибся? Но нет, это определённо была она. И пламя тут же угасает.
Протолкнувшись через человеческую мясорубку, девушка стоит, практически вжатая в поручень, оказываясь рядом с тем самым ребёнком и той самой женщиной «с позапрошлой остановки». Её простое, почти детское лицо выражает крайнюю степень тревожности: она всегда ощущает дискомфорт, оказываясь в большом людском потоке, теряется и потом просто плывёт по течению, управляемая толпой, как маленькая рыбёшка в течении горной реки. Ему искренне не хотелось её видеть, и в этом желании не было злобы, просто от встреч с ней всегда накатывало чувство никчёмности. Она смотрела на него щенячьими глазами, а он не мог уделить должного внимания, никогда не мог, а потому избегал. Будучи до удивления родной несколько лет назад, теперь девушка казалась ему вечным напоминанием о недостатках. Разве можно себя корить за то, что в душе любви хватает не на всех? Как выяснилось, очень даже. И испытывать за это стыд тоже вполне нормально. По крайней мере, в адекватность собственных умозаключений очень хотелось верить.