– Объявляйте, – согласился Стократус, вытряхивая из своей шляпы еще одного кролика.
К Алтарю хлынул народ – смотреть итоги, разбирать выигрыши. Натакара подозвали представители Окружья. Феррариус вертел головой, кого-то высматривая, мэр недовольно отчитывал дочь. Китти успела исчезнуть, и правильно: жалость к проигравшим утешает ненадолго. Поэтому я постарался быстрее уйти. Да, им тоже было нелегко, я понимаю. Только у них здесь еще полно дел, а у меня осталось всего одно.
Но не успел я зайти за Главные ворота, как меня догнал Алек. Вот уж кого не хотелось видеть, так это его. Я бы даже в Едином отодвинулся от него подальше.
– Вы все думаете, какой я плохой! Вы ничего не знаете! Ты у нас герой, у тебя все хорошо! А я только хочу спасти свою мать! Она умрет, если я не помогу!
Алек скривился, швырнул в меня своим драгоценным камнем и разрыдался. Вы когда-нибудь налетали с разбегу на столб? Я тоже нет. Но, думаю, ощущения похожие. Он рыдал так сильно, что я было дернулся к нему. Но как вспомнил ту девчонку, Дженкс, или как там ее, чью Карту он украл, так сразу передумал. Просто положил возле него этот несчастный сапфир и пошел заканчивать свои дела.
Речка у Алека вышла очень даже ничего. На берегу тихой зеленой заводи стоял памятник Карадурну. Статуя торопливо стирала с постамента надпись: «Старый дурак! Помер и не сказал, почему твоя тряпка летает!» — и малевала поверх новую: «Не дождетесь!» Статуя пожала мне руку и, кряхтя, полезла наверх – принимать скорбно-героическую позу.
Я сел на траву и стал ждать. Место было чудесное: прозрачная водичка, птички поют, мошки летают. По речке уже плавали пустые бутылки, за которыми с сачком гонялся сурикат. Интересно, а как теперь дома´ при передвижках будут перебираться на другую сторону? Сваи, что ли, сделают? Или ласты? Я так задумался, что не заметил, как ко мне припрыгала Жаба.
– Вот, это тебе. – Я повязал наградную ленту ей на шею. – Зря отказалась, было красиво.
– Привет, – раздался за спиной мягкий знакомый голос, и рядом присел Феррариус.
Мы молча сидели на траве и смотрели, как над Карпетауном плывут облака. Жаба чуть не умерла от счастья, когда ректор чмокнул ее в щеку и подарил сердечко. Я был очень благодарен, что он не пытается меня утешать. И все равно прощаться оказалось даже хуже, чем я думал. Он достал из кармана булочку и протянул половину мне. Я заметил на манжетах его рубашки пятна крови. Что бы там ни думала могунья, я-то видел, как он грызет сердцевинку за сердцевинкой. И с какой тревогой смотрят на него все остальные.
– В Столице вам станет легче, ректор? – тихо спросил я.
Он пожал плечами:
– Не знаю. Не думаю.
– Тогда почему?
– Иногда все слишком сложно. А иногда просто нет шансов, – задумчиво ответил он. – Тогда какая разница, где быть – тут или в Столице.
– Скажите, а вы ведь тоже учились в Карпетауне? Что вы загадали? Какое желание?
Мне правда было интересно. Почему-то я был уверен, что Феррариус не из тех, кто писал на стене выпускников одно, а назавтра просил другое. И что он скажет мне правду.
– Ну, меня, честно говоря, больше интересовала учеба, чем право выпускника, поэтому я просто загадал быть счастливым, – улыбнулся он.
– И как? Сбылось?
Феррариус бросил рыбкам крошки.
– Думал, что да, сбылось. А ты, Мэтью? Что ты хотел загадать?
– А я хотел попасть в Безмирье, – искренне сказал я ему. Единственному, кроме семьи.
– В Безмирье? Ну ты даешь. Никто не может туда попасть, это невозможно.
– Раз оно есть, значит, как-то можно. Я придумаю, как.
– Ты правда никогда не сдаешься?
– Нет. Я видел чудо. На стадионе у нас, в Закружье. Мы проигрывали 0:3, и никто во всем мире не верил, что можно победить. Но мы все равно стояли и пели:
Я провел по футболке, чтобы он услышал эту великую песню и рев стадиона.
– И знаете что? Мы выиграли. После этого я точно знаю: возможно все. Любая неудача – это только первый тайм. А после него будет второй, и мы победим. Жалко, что вы этого не видели. Вы бы поняли.
Феррариус ничего не ответил, просто посидел еще немного, потом хлопнул меня по плечу и пошел обратно. Может, и мне мантию носить? Смотрится красиво. Или это на нем так?
У славы есть обратная сторона: даже в носу спокойно не поковыряешься. Или не погрустишь. Вокруг меня уже потихоньку собирался народ. Пришлось встать и топать обратно. Разделю с кем-нибудь бремя славы, может, полегче будет. Хорошо Жабе: забралась на постамент, и не видно. А мне туда лезть как-то нескромно, правда? И рано.