Все это Меттерних понимал. Не он сделал Австрию тем, чем она теперь стала со всеми своими сильными и слабыми сторонами и сложностями; не Австрия породила его; скорее всего, они были предопределены друг для друга своего рода "избирательным сродством". Натура Меттерниха, направленная на сохранение, балансирование и воздержанность, нашла адекватное поле деятельности в государстве, которое существовало благодаря этим основным принципам и для своего существования нуждалось в их осмотрительном соблюдении. В крайне чувствительное, тонко вымеренное, колеблющееся равновесие австро-венгерской монархии нельзя было грубо вмешиваться в духе "новых веяний"; нельзя было превратить государство, объединенное на личностной основе, простым росчерком пера и прокламацией в современное централизованное государство или конфедерацию равноправных наций; нельзя было, не долго думая, заменить династические связи, которые создавались веками и были живы в сознании подданных, конституцией; нельзя было заменить выросшее из совместной истории чувство общности кодифицированным правовым зданием, основанным на умозрительных идеях, короче говоря: результат становления нельзя было заменить результатом конструирования. Во всяком случае, не в один миг - и здесь уместен критический анализ.
Наднациональная миссия Австрии в европейской истории, ее важность для континента и ее благотворная роль для народов Центральной и Юго-Восточной Европы не подлежат сомнению и не требуют оправданий. Попытка исполнить эту историческую миссию была не только "законной", но и обязательной в практическом и нравственном смысле - обязанность, которой до последнего момента следовала династия Габсбургов и которой подчинился Меттерних. Выбора не было: император должен был предпринять самороспуск своего государства или пассивно наблюдать за его распадом, либо сохранять его силовыми государственными методами и защищать от внешних и внутренних врагов. Речь шла о праве и обязанности, когда он предотвратил отделение чешской, галицийской, итальянской, венгерской частей империй; вмешательство в итальянские и венгерские восстания - как и выступление против Сербии в 1914 году представляло собой оборонительные действия. То, что борьба проиграна, еще не означает, что она была несправедливой, глупой, злой, просто она была неверной, несвоевременной, "неуместной"; победа и поражение - не моральные критерии.
Упреки Австрии, Францу I Габсбургу и его государственному канцлеру можно продолжить: они пресекали не только националистически-сепаратистские устремления, но и боролись против либерализации, демократизации, внутригосударственного обновления и тем самым если не внесли свой вклад в будущую гибель монархии, то, по крайней мере, несут свою долю вины за революцию 1848-1849 годов. В этом есть правда, но все обстояло неизмеримо сложнее: тенденции к национальному обособлению и к либерально-демократическому конституционному государству нельзя рассматривать отдельно друг от друга.
Было просто невозможно дать, например, Лом-бар до-Венецианскому королевству конституцию, национальное представительство, чтобы тем самым не подтолкнуть соседние итальянские области к национальному обособлению и взаимному притяжению; далее, чтобы продолжить пример, нельзя было дать Ломбардо-Вснецианскому королевству одному конституцию и парламент и тем самым изменить его взаимоотношения с Веной, не предоставив того же другим частям империи; переход на конституционно-парламентарную форму государственного устройства мог произойти только для всех стран и только одновременно. Однако это повсеместно усилило бы национальные взрывные силы у немцев, славян и венгров. Кроме того, Венгрия тоже была многонациональным государством, которому также приходилось противостоять сепаратистским тенденциям своих меньшинств и национальностей. Поэтому разве было так непонятно, глупо и ошибочно, что император и государственный канцлер придерживались классической рекомендации не нарушать спокойствие в обществе? Это было совершенно ясно, хотя и являлось самообманом; ибо поскольку в историке-политической реальности и, следовательно, в тогдашней дунайской монархии ничто никогда полностью не останавливалось, то вопрос "двигать" или "не двигать" был только для вида. В историке-политической практике всегда есть только конкретные ситуации, которые вынуждают к действию, а при благоприятных условиях дают возможность альтернативных шагов. Бездействие - это тоже действие.