Так называемые «пренатальные воспоминания» — феномен того же класса. Фрейд в книге «The Uncanny» прямо связывает воспоминания о «прежней жизни» с тягой к материнскому лону.
«Этот тайный, запретный вход есть врата в бывший дом: туда, где жил некоторое время каждый из нас. Есть шутливое выражение: «Любовь — это тоска по дому». Именно так. Если вам снится место или страна и вы во сне говорите себе: «Тут всё мне знакомо!» — значит, речь идёт о художественном образе, символизирующем гениталии матери или всё её тело».
Большинство из нас не в восторге от излишне натуралистичных теорий Фрейда, однако оне верно объясняют суть «пренатальных воспоминаний» и последующую тягу ребёнка к матери.
И последнее. Между «пренатальным» состоянием и тем, что мы называем «предыдущей жизнью», простирается тусклый участок псевдо-существования, предшествующий зачатию. Во всяком случае, специалисты, считающие истинными «родовые» или «внепамятные» впечатления, которыми время от времени делятся пациенты, убеждены в реальности существования этой «серой области».
В книге «Фантазии о зачатии» я проанализировал сны пациентов, в которых те плавали в «иных водах»; сны, намекавшие на воспоминания о реальности куда более отдалённой, нежели жизнь в материнской матке. «Я плавала под водой, минуя одно за другим необычайно красивые места, — рассказывала мне одна девушка. — Более всего это напоминало мне полёт на огромной высоте. По мере приближения к дому у меня крепла уверенность в том, что я должна вплыть в него, я точно знала, что сделаю это. Всё уже было предрешено заранее».
«Дом», в который собиралась «вплыть» девушка, был маткой матери. Сон этот, яркий пример явления deja eprouve, символически повествует о спуске души в этот мир по пути, явно рассчитанному заранее. Спящая знала, что покидает «предматеринское» состояние ради миссии на земле.
Увы, официальная наука не в состоянии ни доказать реальность «пренатальных воспоминаний», ни её опровергнуть. Видения же мистиков, святых и просто психически одарённых людей имеют психологическую и художественную ценность, не более того.
«Внутренний голос» и магия имени
В бытность свою романтическим юношей Фрейд часто становился жертвой галлюцинаций. Вот что писал об этом он сам:
«Оказываясь в незнакомом городе, я часто слышал своё имя. Его произносил дорогой мне голос, который невозможно было спутать ни с каким другим. Я тут же указывал в дневнике точное время случившегося, надеясь узнать потом, что в эту минуту могло произойти дома. Обычно оказывалось — ничего особенного». (Анвин Фишер, «Психопатология в повседневной жизни», Лондон, 1920).
«Будучи очень одиноким в те годы, — писал по этому поводу биограф Фрейда Эрнст Джонс, — он к тому же с трудом воспринимал иностранную речь. Галлюцинации такого рода, увы, достаточно распространены и даже банальны. Многие туристы испытывают те же ощущения, оказываясь за рубежом. Ассимилируя незнакомые звукосочетания, мозг принимает желаемое за действительное: реорганизует звуки, наполняет их приятным для себя, знакомым смыслом. Но Фрейд при этом заносил в дневник точное время каждой галлюцинации и тут же писал домой письма с просьбой указать, что происходило в тот или иной момент с его возлюбленной; это свидетельствует по меньшей мере о вере в возможность передачи мысли на расстоянии, причём немалом».
Объяснение Джонса при всей его логичности вряд ли можно считать исчерпывающим. Человеческая мысль в поиске «собеседника» может устремиться и в далёкое будущее. Жажда любви, вынуждавшая Фрейда телепатическим методом искать общества своей невесты, есть нечто куда более фундаментальное; в основе её — тоска по материнской заботе и ласке. Любовь к девушке — всегда эхо более ранней привязанности, и суть этой связи в своё время превосходно выразил Байрон: «Я испытываю особую страсть к имени Мария: когда-то оно звучало для меня магически. И по сей день оно — напоминание о царстве фей, где я когда-то воочию видел то, чему не суждено было осуществиться. Все чувства мои с тех пор изменились, все — но только не это».[9]
Каждый раз, когда мы слышим звуки своего имени, слуховая галлюцинация такого рода удовлетворяет таящуюся в глубине души жажду утешения: имя для каждого из нас — это самая прочная ассоциация с детством.
Для взрослого человека имя — точка соприкосновения с внешним миром; для ребёнка оно — символ обретения личности. Имя впервые выделяет маленького человека из безликой толпы. Оно становится вторым «я», краеугольным камнем существования. Совершенно очевидно, что звук имени заряжен особой магией, и образ матери — первое, что он вызывает в памяти.