Дразнящее жужжание тысяч ленточных язычков, когда насекомые всасывают гнилостный нектар с ее лица и, карабкаясь друг на друга, несут свои полные животы обратно в ее череп. Твила терпеливо ждет, пока они не закончат, пока у нее не заболит челюсть и дождь не превратится в кислый туман.
«Неужели это было так легко для Евы?» — думает она. Затихающий гром — стальной лязг захлопнувшихся садовых ворот и защёлкнувшихся замков.
От обугленных костей и бесформенных горящих предметов со дна могильной ямы поднимается пар.
Звук — скрип бревен на съемочной площадке с пиратским кораблем, ритмично поскрипывающие деревянные качели у неутомимого океана. В течение времени, которое уходит на то, чтобы вечер сменился сумерками, а затем первыми пятнами ночи, Твила неподвижно лежит спиной к звуку. Больше нет уличных фонарей, нет мандаринового сияния от неоновой вывески бара через дорогу. Нет призрачного свечения от моста через овраг.
Но у нее есть шуршащее наставление шершней, десять тысяч тихих голосков в приглушенном медовом хоре, снова и снова звучащих в ее голове.
Последний катехизис, очевидные «делай» и «не делай» нового единого порядка. Специалист по этикету для блестящих созданий, вылупившихся из куколок лихорадки и грез.
Так что ей не нужно ничего видеть, пока она не будет готова.
Арлин начинает мягкую атаку на дверь ванной комнаты, слышны нерегулярные глухие стуки и грубые удары костяшками пальцев.
Твила переворачивается и даже не удивляется безвольно висящему телу брата. Некоторое время она сидит на полу и смотрит на короткую дугу и покачивание его босых ног, пальцы грациозно обращены вниз, телесный маятник скользит в нескольких дюймах над упавшим кухонным стулом. Ветер пахнет дождем и озоном, а дневная жара вытекает кровью в космос. Кожаная петля на ремне скрипит и натягивается, туго обвязанная вокруг открытой водопроводной трубы, выкрашенной в тот же латексно-устричный цвет, что и потолок.
Она находит нож и, стоя на том же стуле, на котором стоял он, режет кожу между шипами. На половине его тело доводит дело до конца. Она пытается поймать его, но он слишком тяжелый, Блонди с шумом падает на пол. Его голова ударяется о дерево, а она просто стоит, держит большой нож и смотрит вниз на бледную, похожую на мальчика лужу.
Он снова достал свои бритвенные лезвия, и его живот, бедра и ладони изрезаны и похожи на жабры. Когда она опускается на стул, то видит единственное слово, вырезанное маленькими буквами на бедре. ПРОСТИ.
Твила подпрыгивает, заносит нож над головой, вонзает по самую рукоятку в мягкое место под грудиной. Через кожу, мышцы и мягкие мертвые органы. Она выдергивает нож, и теперь ее руки покрыты скользкими черными пятнами, а от крови воздух воняет как банка со старыми монетами.
Рыдания начинаются глубоко внутри нее, сердцевина разбивается, набухая и петляя сама на себе, питаясь чем-то с серповидными когтями, разрывает неподвижную темноту, когда лезвие погружается в тело снова, и снова, и снова.
Потом она смотрит для того, чтобы удостовериться. Она садится на корточки в кресле, кладет голову на колени и напевает Хендрикса «эй Джо, эй Джо», а нож безвольно висит в левой руке. Чтобы быть уверенной, что она понимает шершней, что она читает между строк и у нее тонкие психологические границы. Что бы ни заставило ее пережить лихорадку, оно не позволит брату умереть. Но Блонди хороший мертвец, и игр в Лазаря сегодня не будет.
(бззбзззбзззБЗЗЗЗЗ) жужжание шершней, внутри нее раскрывается пустота, широкая, как гангренозное небо над могильной ямой. Совершенное красивое ничто выползает из ее внутренностей, как сосущая Вселенная, пожирая сожаление, страх и потерю. Выплевывая кристальную уверенность, черноту и порождая острый аппетит.
— Арлин? — шепчет она. Твила отодвигает диван, стол и все прочее, закрывающее дверь ванной, прижимается лицом и ладонями к истерзанной двери. Тишина на той стороне твердая и холодная. Ощутимая.
— Слушай, Арлин. Ты обоссала мой пол, тупая зомби-сука.
Она думает, что впервые с тех пор, как все это началось, она произнесла слово на букву «З».
От зловония кружится голова, и она знает, что стоит повернуть медную ручку и толкнуть дверь, как пойманный воздух выкатится наружу невидимым гнойным туманом. Она открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но слова тонут в густом потоке слюны. Твила вытирает подбородок тыльной стороной ладони, вытирает ладонь о футболку. Дверь тихонько шуршит по выщербленному от старости линолеуму, скрипят петли.