Валя слушала, и каждое слово Лукашика обжигало ее, как горячие угли. Она не узнавала мужа с его чужими и далекими мыслями.
— Теперь я поняла, что значили твои слова «нас разбили»,— с горечью сказала она.— Сначала я подумала, что это вашу часть разбили. Оказывается, нет... Но ты очень уж широко берешь, за деревьями леса не видишь. Только слабый человек может растеряться от первой неудачи. Сильному неудача удваивает силы. А русский народ, я считаю,— да и все так считали и считают,— никогда не терял головы, даже в самые трудные часы своей великой истории.
— О, твоя лекция сразу, как живая вода, вылечила меня от неверия,— язвительно заметил Лукашик и бросил насмешливый взгляд на жену.— Тебя бы политруком в армию, там такие теперь очень нужны. Но не забывай, что есть слова и факты. Когда они не расходятся между собой, тогда человек верит. Если же слова говорят одно, а факты другое...
— Нытик и паникер, вот кто ты! — Валя встала и отошла на середину комнаты. Лицо ее горело от гнева.— Я не думала, что у тебя такая гнилая душа.
— Ты говоришь словами моего сержанта. У тебя, как и у него, вместо души рупор,— едва сдерживаясь, ответил Лукашик и тоже встал.— Только я не сомневаюсь — придется вам скоро переменить пластинку.
— Не дождешься этого! — Валя даже ногой топнула.— Не дождешься!
— Время покажет. Не кричи. Криком тут ничего не возьмешь.
Они поссорились и несколько дней не разговаривали совсем. Лукашик спал целыми сутками, отлеживался и отдыхал. Валя занималась своими делами, пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей. Но душевный разлад не давал успокоиться. Она по-новому начинала смотреть на мир, на людей и даже на себя. Как бездумно верила она порой всему, что ей говорили, никогда не стремясь уловить в чужих словах какой-то другой смысл!
Так же бездумно она отдалась Лукашику, поверив в чистоту его души, поверив его невеселому рассказу о родителях и неудачной женитьбе на дочке прокурора. Он умеет изобразить мученика судьбы, несчастного человека, хочет, чтобы его пожалели, а потом незаметно из невинного ягненка превращается в волка, и вот уже он командует, уже ему надо угождать, как пану.
Так и теперь. Он будет рассказывать сказки о трудностях, о немецкой мощи, чтобы вымолить себе оправдание — сначала у нее, а потом и вообще. Свалит вину на кого хочешь, только чтобы доказать, что сам он чистый. Не-ет, теперь Валя не будет наивной...
По своим делам пришлось ей побывать в городе. В первый раз после оккупации шла она по улицам районного центра, знакомого ей до мелочей. Валю удивило, что город почти не изменился, все в нем было, как и раньше. Только людей на улицах меньше, а дома, кажется, прижались к земле, притихли, пряча какую-то тайну.
Валя шла медленно, настороженно и незаметно озираясь по сторонам. Вот обогнала ее повозка, битком набитая людьми в черных шинелях. Один из полицаев пьяным голосом окликнул Валю, но она втянула голову в плечи и даже не глянула на него — а вдруг это какой-нибудь знакомый. Навстречу показался грузовик, в кузове сидели немецкие солдаты. Полицейский конвой гнал группу молодых евреев с желтыми шестиконечными звездами на спинах и груди. В руках у всех лопаты и ломы.
Тут она заметила, что целый небольшой квартал — домов двадцать — был высоко обнесен колючей проволокой. Улица, которая вела туда, была перегорожена козлами, оплетенными той же проволокой, а у входа стоял полицай с винтовкой.
Наконец Валя вышла из узкой улочки между старыми домами и оказалась на площади. И то, что она увидела, перевернуло всю ее душу. Она остановилась в каком-то оцепенении, а потом с трудом начала переставлять онемевшие ноги.