Позже комиссар Шилов рассказал Вале о своем ночном визите к Лукашику.
Она все обдумывала, искала и находила связь...
Хотя Валя оставила мужа, но про новую любовь в такое время не хотела и думать.
Она не понимала мужчин, которые, находясь над пропастью, успевают еще помышлять о том, что может быть только в мирной жизни, когда светит солнце и ветер дышит ароматами земли. Думать о собственном счастье можно тогда, когда все кругом счастливы. Она вспоминала слышанное когда-то от деда: «Если ты ешь на виду у голодного, не забудь дать и ему». Поэтому она не выбирала. Она была одинаковая со всеми — с Сандро, с Бессмертным, с дядей Михалем — и за это ее любили.
Но Валя знала, что всему бывает конец, и боялась, чтобы из-за нее не приключилось беды с этими горячими хлопцами — ее командиром и кавказцем Сандро. Оба они ревниво ловили ее взгляды, исподтишка следили, кому она отдает предпочтение. У каждого из них было терпение — несмотря на горячность — ждать, пока сама она, Валя, не сделает выбор...
А по обе стороны дороги мелькали черные стволы сосен, редких, но стройных, ровных, как струны, величественных и спокойных, с пышными, раскидистыми шапками вверху,— они слегка покачивались и роняли снег на землю. Там, вверху, гулял ветер, а внизу было непривычно тихо, только скрип полозьев нарушал лесную тишину. Скрип однообразный, невыразительный, но пронзительно-голосистый. Казалось, какие-то таинственные голоса торопливо и невнятно хотят поведать свету какую-то правду, предупреждают о чем-то, но напрасно — они спешат, горячатся, заглушают друг друга и превращаются в хаотически-нестройные аккорды, которые не могут дойти до людей, занятых делом.
Дорога будто стала уже: начали попадаться ели, старые, развесистые, с комьями снега на опущенных почти до земли ветках. Вскоре густой ельник совсем сжал дорогу, колючие ветки начали бить людей по лицам, обсыпать снегом. Темень сгустилась еще больше, стала таинственной и страшной.
Валя невольно подвинулась ближе к Сандро, но вовремя спохватилась. Он сидел не шевелясь, только покачивался, когда санки подскакивали на ухабах или наезжали на корень.
Ей надоело уже сидеть в одном положении, начала болеть спина и затекать ноги, исподтишка подкрадывался холод.
Сандро молчал. Не подъезжал больше к ним и Бессмертный. Дядька Михаль тоже, видно, не хотел быть единственным «нарушителем дисциплины» и не подавал голоса, только понукал коня.
Иногда их догоняла вторая подвода. Валя ощущала теплое дыхание коня у себя над головой, слышала, как тихонько позванивают удила.
Дорога вдруг резко повернула влево, стала шире и ровнее. Ветер прорвался к самой земле, сыпнул снегом в глаза.
Командир группы, остановившись сбоку, пропустил мимо себя обе подводы и тихо скомандовал: «Стой». Возле него вмиг сгрудились остальные всадники. Бессмертный снял рукавицу и негромко свистнул в пальцы.
Через минуту на дорогу вышли двое.
Бессмертный тронул поводья и подъехал к ним. Поговорив с незнакомцами, командир вернулся к своим и сообщил:
— Въезжаем в опасную зону. До деревни Голубы десять километров, до моста четырнадцать. Быть наготове. Поехали!
Конь под ним встал на дыбы и рванулся вперед. Снежный вихрь полетел вслед.
Дядька Михаль чмокнул, дернул вожжи и пустил своего гнедого вдогонку. Снег колол лицо, в ушах засвистел холодный ветер. Скрипели полозья, летели сани...
Эх вы, партизанские ночи! Беспокойные, холодные ночи, долгие трудные зимы. Вьюги, морозы... Взрывы, пули, ранения... Глубокие, суровые шрамы на всю жизнь. Кони горячие, легкие крестьянские сани! Сколько километров отмерили вы по гладкой, как стекло, дороге, по колдобинам, по целине! Летели версты, летели пули, обрывалась жизнь — молодая, пенистая, нецелованная... Белорусские парни, девчата! Вашей отваги, вашей крови и мук не забудет никто! Позарастают травой могилы, обвалятся в лесах низкие землянки, вырастет новое поколение людей, не знающее войн, а ваша слава будет звенеть бесконечно — пока будет стоять земля!
Рассвет был уже близок,— кругом потемнело еще больше. Снег все падал, не утихая, крутило, мело у стога, засыпая людей и лошадей.
Протяжный заунывный свист ветра нагонял на Валю тоску. Потом закралась тревога: и взрыва не было слышно, и подрывники не возвращались.
Проходила обида на Бессмертного, который запретил ей идти к мосту. Пошли все мужчины, только дядька Михаль остался с лошадьми у стога. Осторожно, гуськом двигались хлопцы по неширокому руслу замерзшей реки, по льду, засыпанному снегом. Валя грустно смотрела, как они удаляются, как быстро сливаются их маскировочные халаты с белым снежным покрывалом.