— Вот послушайте. Тут мне перевели дословно.— Он достал из кармана кителя сложенную четырежды бумажку, развернул ее: — «Операция у деревни Голубы — блестящий пример нашей тактики борьбы с партизанами, разработанной талантливым полководцем, генералом Маннштейном. За поврежденный мост... (— Слышите, поврежденный!)... они заплатили кровью своих пятидесяти (— В десять раз преувеличили, брехуны!..) отборных бойцов. Но что особенно важно, в этом бою погиб — сгорел в огне — известный вожак и головорез по кличке Бессмертный, отличавшийся неуловимостью и агрессивностью и причинявший немало хлопот на наших коммуникациях. (— Неплохая аттестация, правда, Саша?) В этом бою отличились обер-ефрейтор Хаммер, который...» Ну, тут чепуха... Когда это писалось? Больше месяца назад. Вряд ли они сами поверили в свою выдумку. Как, Бессмертный?
Тот поднял голову — в глазах его появился азартный блеск, как у человека, выходящего один на один с опасным зверем. Он стукнул себя по коленям сжатыми кулаками хриплым голосом сказал:
— Если и поверили, то я их скоро разочарую.— И мягче, глядя на Валю, добавил:— Лишь бы мой доктор долго не держал меня на привязи.
Валя не улыбнулась. Она знала: для них начинается тревожное время.
12
Земля была устлана бурой листвой, сухим рыжим папоротником, длинной, перепутанной, как ржавая проволока, травой, сеткой истлевших веток. Из-под этого перепревшего за многие годы одеяла там-сям проглядывал бледный, словно вымоченный, мох, кривые стебельки ягодника. Острыми зелеными иголками торчала свежая молодая травка.
Деревья еще не распустились, были грязно-серые и четко вырисовывались на фоне густой зелени молодого ельника. Вербы только что распушили свои мягкие «котики», над ними дзынькали первые смелые шмели. На пупышках орешника можно было заметить розовые усики. Пушистые «котики», только дотронься до них — осыпались на землю, сея чуть заметную пыльцу. Из почек на березе вот-вот готовы были показаться молодые листочки, но береза что-то медлила — может, ждала, пока пройдут весенние, такие ненужные, но неминуемые морозы. Возможно, этой осторожности она научилась у дуба — тот все никак не осмеливался сбросить свое старое пожухлое убранство, все ждал, пока хорошенько пригреет солнце и отойдут от холода корни.
Дуб не спешил, так как по небу сновали, будто вылинявшие после зимы коровы, неприветливые лохматые тучи. Из них на землю, чуть слышно шурша, временами сыпался мелкий, что крупа, снежок. И тогда еще больше тянуло стужей от сырых низин, от затененных густыми елками, с остатками ноздреватого ледка, впадин, хотя на дворе стоял уже конец апреля.
Птиц было мало, и голоса их не оживляли лес. Только где-то вблизи, однообразно и быстро, словно капли падали в таз с водой, слышалось бесконечное:
— Тюй, тюй, тюй, тюй...
А через несколько шагов Валя уловила уже совсем другое:
— Тюк, тюк, тюк,— будто кто-то упрямо загонял гвоздь маленьким молоточком. И больше совсем никаких звуков.
Валя шла, прислушиваясь к жизни леса. Тропинка петляла, меняла направление, и Валя боялась, как бы не сбиться с дороги.
Сегодня было воскресенье, базарный день, и Валя направлялась в город, держа в руке небольшую кошелку с десятком яиц в ржаной мякине. Это было на всякий случай: продавать или покупать что-нибудь Валя не собиралась — более важные дела вынуждали идти туда, откуда не всегда можно вернуться. Она исполняла приказ командира отряда.
В последнее время Валя часто упрекала себя за бездействие, за то, что словно прячется от опасности, отсиживается в тепле. Ей казалось, что она ловит на себе суровые, осуждающие взгляды людей, которые каждый день ходят на встречу со смертью, возвращаются, а ведь могут и не вернуться.
Было около полудня, когда Валя пришла на рыночную площадь. Рынок выглядел бедно: кое-где с крестьянских возов мужики продавали вялую картошку, кусок тонкого сала, отощавшего поросенка. За прилавками сидели в основном старухи и пожилые женщины, торговали молоком, маслом или яйцами. Изредка можно было увидеть семена — огурцы, фасоль, даже кукурузу. Весна приносила новые заботы крестьянкам.
Между возами, приглядываясь, прохаживались пьяные полицаи.
Валю бросало в дрожь от одного их вида — она не привыкла встречаться с ними вблизи.
Обойдя молочный ряд, Валя побродила по площади, снова подошла к молочницам, но женщины с обвязанной головой и бидоном молока все не было. Валя начинала уже волноваться. Правда, у нее был и адрес, однако им она могла воспользоваться только в исключительном случае.