Валя стояла, разглядывая группу женщин, которые о чем-то спорили, торговались и лезли с руками в корзину, стоявшую перед седой морщинистой старухой.
Вдруг Вале бросилась в глаза женщина, повернувшаяся к ней спиной. Поставив бидон на длинную лавку, она полезла в карман старого мужского пиджака, в который была одета, и достала оттуда черную косынку. Сначала встряхнула ее, а потом, сложив вдвое, начала завязывать, как повязку, вокруг головы.
Валя встрепенулась: она... Не отводя от нее взгляда, Валя направилась в ту сторону, повторяя про себя слова пароля, как вдруг почувствовала, как кто-то тронул ее за руку.
Она удивленно оглянулась и замерла: немного позади нее и сбоку стоял... Левон Лукашик.
Он улыбался и, не моргая, смотрел ей в глаза, словно гипнотизировал. Улыбка его была неестественная, вымученная, видно было, что он волнуется. Однако было в этой улыбке и что-то такое, что сразу насторожило Валю. Лукашик напоминал ей человека, который хочет поймать непокорного коня, что сорвался с привязи или вырвался из загородки и не хочет даваться в руки хозяину — знает, что его ждет хомут.
Валя еще больше убедилась в этом, когда он крепко взял ее выше локтя. Этот жест возмутил ее, и она рванулась, чтобы освободиться.
— Что тебе нужно? — холодно спросила она, а сама смотрела на женщину в косынке, опасаясь, что та уйдет, и Вале снова придется искать ее.
— Мне ничего не нужно,— обнажив в улыбке желтые зубы, тихо, по-заговорщицки сказал Лукашик, еще крепче сжимая ее руку.— Просто захотелось узнать, как ты живешь, счастлива ли со своим комиссаром...
Он стоял совсем рядом и дышал ей прямо в лицо вонючим перегаром.
— Каким «комиссаром»? Что ты мелешь? — Валю разбирала злость, и она уже готова была закричать от боли и обиды.
Внезапно — видимо, от запаха самогона — Валя почувствовала тошноту. Она прикрыла ладонью рот и повернула голову в сторону. Потом от слабости подкосились ноги, потемнело в глазах, и Валя невольно оглянулась в поисках какой-нибудь опоры.
— Ты что, пьяная? — с недоумением спросил Лукашик.— Или... или нездоровится?
В главах у Вали стояли слезы. Она тяжело дышала и глотала горькую слюну.
— Не твоя забота..,— наконец сказала Валя.— Пусти, мне плохо...
Он отпустил ее.
В эту минуту женщина с обвязанной головой взяла свой бидон и, глянув на Валю, вышла из-за прилавка. Валя испугалась, как бы связная сама не подошла к ней: хуже и быть не могло, Лукашик прилип, как смола. Теперь он вызывал у нее только отвращение, и она с радостью подумала, что даже существо, о котором она до сих пор не догадывалась, почувствовав возле себя чужого человека, отчаянно запротестовало, защищая себя и ее.
— Я пойду. Прощай... — Валя равнодушно посмотрела на Лукашика.
Тот сразу изменился в лице, насупился. Она заметила, какой звериной злобой загорелись его глаза.
Валя шла, стараясь не выпускать из виду женщину с бидоном, которая то исчезала среди людей, то мелькала снова. Только бы не потерять ее...
Она уже не думала больше о Лукашике, неизвестно как оказавшемся на ее дороге.
И вдруг случилось непредвиденное: дорогу загородил полицай. Уставившись на нее злым взглядом, он грубо крикнул:
— Ни с места! Руки вверх!
Валя остолбенела. Растерявшись, она прикидывала, что делать с кошелкой, которую держала в руке. Не успела она сообразить, что же случилось, как сзади кто-то схватил ее и больно заломил руки назад. Кошелка упала на землю. Валя и не думала сопротивляться — все произошло быстро и неожиданно.
— Какое вы имеете право? — опомнившись, крикнула Валя.— Кто я вам, что вы бросаетесь на меня, как коршуны?
— Заткнись, ворона! — Полицай, загородивший ей дорогу, толкнул Валю в грудь.— Знаем, кто ты такая! Пошли! — И он пропустил ее вперед, угрюмо оглядываясь на людей.
Валя как не своими ногами ступила несколько шагов, ее подтолкнули сзади. Она почувствовала себя слабой, беспомощной, одинокой.
Но миновали первые минуты страха, и она успокоилась: ничего не поправишь. Перед глазами промелькнуло лицо женщины с обвязанной головой, но его заслонила маска Лукашика — звериный оскал зубов, чужая, предательская ухмылка...
Это все он. Как некстати, когда под сердцем затрепетала новая жизнь...
Не били тревожную дробь барабаны, не зачитывали приговор перед тем, как накинуть петлю на шею. Не было даже лишних свидетелей.
На тюремном дворе стояла старая, поставленная год назад виселица. И не одна жертва испытала тут ужасы смерти, не один человек распрощался тут с жизнью навсегда.