На тюремный двор Валю вывели на рассвете. Боль во всем теле мешала идти, не давала выпрямиться и даже поднять голову. Хоть бы никто не подумал, что она боится смерти и раскаивается! Ей можно умирать спокойно. Она ничего не сказала, никого не выдала.
Было сыро и холодно, небо застилали тучи, и, наверное, днем собирался пойти дождь,— Валины босые ноги не чувствовали росы на редкой траве, попадавшейся на утоптанной земле.
Сухими были и Валины глаза. Она не хотела, чтобы видели ее слабость. Она выплакала слезы ночью, ожидая приговора в холодной камере-одиночке.
Вся ее жизнь прошла перед нею: трудное детство в большой семье, потом учеба, первая самостоятельная работа и первые успехи, светлые мечты; встреча с Лукашиком, надежды на семейное счастье; а после этого — война, горькое разочарование и разрыв с мужем; переход к партизанам, стычки, победы, потери; несчастье Бессмертного — и ее тоже, и, наконец, короткая радость — неслыханная, ни с чем не сравнимая, необъятная, дорогой ценой отвоеванная у смерти, но мимолетная, как летняя гроза, все проплыло перед глазами и всюду она видела себя — скромную в своих требованиях к жизни, без претензий, без жалоб и обид на судьбу. И она не осуждала себя, не каялась, что шла такой дорогой — нелегкой, прямой, но честной.
Только об одном плакала Валя — о том, что только вчера дало о себе знать... Как хотелось жить, как хотелось дождаться материнского счастья...
Неужели единственное, что осталось ей,— терпеть, переносить все муки? Никогда раньше Вале не приходилось задумываться над этим, У нее была своя вера; вера в победу великогo всенародного дела. И теперь она не сомневалась в справедливости борьбы, которую вел народ, но не могла представить ее без своего участия... А скорая победа над оккупантами, которые залили кровью родину... Близятся час расплаты, но она, Валя, не увидит этого великого праздника. Не увидит...
Неужели так невероятно просто окончится ее жизнь, и никто не узнает, о чем думала она в свои последние минуты, о чем сожалела и о чем плакала? Как много мечтала она сделать! И все это будут делать без нее!..
Справа, слева, крутом — густой конвой.
Окаменело сердце. Всю ее охватила какая-то непривычная слабость. Как во сне, когда видишь, что тебя собираются убить, а ты не можешь пошевелить ногами, чтобы убежать...
Еще не поздно вернуть себе жизнь, надо только сказать то, чего добивались эти изверги все последние дни. Но она отдала бы десять своих жизней и не сделала бы это... Десять жизней... десять... десять... Почему только десять? Она не может больше считать. Голова раскалывается от боли. Десять... десять... Почему только десять?
Кажется, кто-то шепчет на ухо; «Неужели тебе не жаль своего ребенка? Скажи — и все будет хорошо. Скажи! Скажи! Скажи!»
— Не скажу! — дико кричит Валя.
А еще через секунду она в беспамятстве падает на землю.
И снова слышит тот голос: «Скажи, я жду. Одно слово: люблю. Это я, твой Саша. Слышишь? Дай поцелую. Мы же не попрощались». Валя видит, что кто-то приближается к ней, хочет схватить за руку. Это не Саша... Это Лукашик. От него несет самогоном. Только бы не стало плохо... «Стой, не убежишь! Стой!» Он догоняет ее, хватает за волосы и кусает за щеку.
Валя очнулась от забытья. Над ней склонилось чужое лицо. Сильная рука поднимает ее голову, больно тянет за волосы. Горит щека. «Били...» — невольно думает она и кричит:
— Пусти, я сама...
Но падает снова. Два гестаповца берут ее под руки.
Валю подвели к виселице, помогли стать на старый тяжелый табурет.
«И это все? — билась единственная отчаянная мысль.— Это все? А что же дальше? Неужели все?»
Сырая грубая веревка холодной гадюкой охватила шею. Валя сжалась в комок, напрягла мускулы. Вдруг от резкого толчка из-под ног ее выскочил табурет. Она хотела крикнуть, но крик застрял в горле. Дикая боль пронзила тело. Где-то еще тлела искра сознания: «А чего я боялась? Я же Бессмертная... Бес... смертная... а-а-а...»
Густой, душный мрак окутал ее. Что-то вдруг треснуло в шее, из глаз посыпались кровавые искры. И все пропало...
13
Бессонница — та же болезнь. Она лишает сил, от нее дурные мысли и плохое настроение.
Причин для бессонницы у Лукашика было много. Во-первых, он много пил, и у него начались бесконечные головные боли. Во-вторых, не давали покоя страх и отчаяние: что делать дальше, как выкрутиться? А может, никто из тех, кому надо, и не узнает, что он сам отдал свою (страшно сказать и подумать!) бывшую жену в руки гестапо? Однако надежда эта была крохотная, как маковое зернышко, и тонула в общем хаосе больших и малых страхов.