— Подожди, ты только начинаешь жизнь. Ты еще дитя,— сказал Лукашик, взяв ее за руку.
— Я — дитя? — искренне изумилась Валя и отдернула руку.— Мне двадцать лет, если хочешь знать.
— А помнишь, у Толстого: «Судили мальчика двадцати лет...» Когда я прочитал эти слова — а мне как раз было двадцать,— я тоже обиделся. А теперь, оглядываясь назад, вижу, что в двадцать человек на самом деле еще ребенок.
— Ай, перестань...— Валя замахала руками.— Расскажи что-нибудь поинтереснее.
— Сегодня не буду. Хочу молчать и смотреть на тебя.
— Перестань.
— Тогда я пойду домой. И так поздно.— Лукашик взглянул на часы.
Валя начала уговаривать, чтобы он посидел еще, но Лукашик стоял на своем.
— Побудь, пока приедут мои хозяева.
— Ну хорошо...
— А если не приедут?
— Так будешь одна. Не притворяйся, ты не из боязливых. Вот я потушу лампу...— И Лукашик несколько раз то увеличивал, то уменьшал огонь. Красное, с угольком посередине пламя брызнуло искрами, лампа погасла, только уголек еще горел в темноте красным глазом.
— Что ты наделал, Левон! — вскрикнула Валя и схватила Лукашика за руку. В ее голосе слышался неподдельный страх.
А Лукашик теперь смелее обнял Валю, гладя ее теплые плечи. Шелковистые волосы щекотали ему лицо, у самых губ он слышал возбужденное Валино дыхание. Неожиданно руки ее обхватили его шею, и он почувствовал прикосновение горячих губ к своей щеке.
Как умирающий от жажды косец припадает к свежей криничной воде, так и Лукашик, сжав в крепких объятиях вдруг ставшую совсем маленькой Валю, жадно целовал ее щеки, губы, шею, а она только слабо сопротивлялась.
Он осторожно, словно ребенка, взял Валю на руки и понес на кровать. Она не снимала рук с его шеи, и он задыхался от хмельного аромата Валиных волос...
3
Выпадет же такое лето: дождей давно не было, погода установилась надолго. С утра до самого вечера солнце сияет в небесной синеве, щедро одаряя землю ласковым теплом. Люди заняты своими делами, и никто не видит, как где-то на горизонте появляется маленькая тучка.
Солнце незаметно прячется за кучевые облака, а далекая тучка разрастается в темно-серую тучу.
Еще минута — поднимается ветер, и ядреный косой дождь сыплет на землю. С дождем падают редкие горошины града. Он густеет, усиливается — и вот уже ничего не слышно, кроме частого сухого стука. Через полчаса земля сплошь устлана белым холодным покрывалом. Под ним погибли нивы, пропал труд сотен людей...
Как и для многих, война для Вали оказалась таким же внезапным и неожиданным явлением.
Мобилизация... В понедельник утром подлесейские мужчины шли в военкомат. И каждого кто-нибудь провожал — жена, дети, родители.
Левон Лукашик и Валя почти замыкали шествие. Валя держалась мужественно, хотя давалось ей это нелегко. Она не представляла себе, какой станет теперь жизнь, что будет с этими людьми, с нею, с ее мужем.
Рядом тарахтела на ухабах подвода, нагруженная мешками и чемоданами. Старый, с покрасневшими от слез глазами дедок держал в руках вожжи и изредка дергал ими, подгоняя ленивого коня, который будто нарочно не спешил, чтобы отдалить минуту расставания, чтобы дать людям еще немного побыть со своими родными и близкими.
Надо всей этой процессией подвод и разбившихся на кучки людей поднималось приветливое июньское солнце. На своем долгом веку оно не раз видело с небесной вышины такие вот печальные обозы, не раз осушало горькие слезы женщинам и детям, согревало хмурых мужчин с котомками за спиной. И, видимо, так же, как и когда-то, люди не замечали солнца, его лучи были для них холодны, словно лунное сияние в зимнюю ночь. Его олимпийское спокойствие не вязалось сегодня с этим гамом и суетой, со стуком колес, плачем людей, которые ничего не хотели видеть и знать, кроме собственного горя, внезапно свалившегося на них.
Валя не думала, что известие о войне так страшно поразит ее, не надеялась, что так болезненно отзовется в ее сердце расставание с мужем. Она только теперь поняла, что значит разлучиться с любимым человеком или — еще страшнее — потерять его навсегда.
— Почему ты молчишь, Левон? — спросила Валя.— Неужели тебе нечего сказать мне?
Лукашик поднял голову, взглянул на чистое небо:
— Что тут говорить? Все равно не выскажешь всего, что на сердце. Да и мысли невеселые...
— Не молчи... Что я буду делать одна? Что ждет всех нас?
— Делай, что все. А думать заранее, что будет с нами, не стоит... Поживем — увидим... Война не должна затянуться надолго.