— Почему ты так решил?
— Мне так кажется. Или — или... Кто кого спихнет с места, тот и выиграет...
С востока начал нарастать гул. Скоро в небе показались самолеты. Они плыли медленно, тяжело, казалось — воздух дрожит от рева моторов. Все молча проводили их глазами.
Расставание было для Вали невыносимо трудным. Хмурым был и Лукашик, и оба они не находили нужных слов. Лукашику хотелось пошутить: «Ну, теперь ты вздохнешь без меня» или «А я не вернусь, ведь ты меня ждать не будешь»,— но он понимал, что это неуместно.
В двенадцать часов дня высокий седой военком хриплым голосом объявил, чтобы все провожающие покинули двор военкомата. Заскрипели тяжелые железные ворота, поднялся отчаянный плач жен, матерей, детей. Целовались, смешивая скупые мужские слезы с горькими ручьями женских и детских слез, плакали вволю и открыто, не стыдясь, голосили, как по покойнику, причитая и приговаривая.
Женщина лет тридцати, худая, по-крестьянски одетая, обхватила своего мужа и кричала:
— Не пущу, не пущу, не пущу!
Мужчина, невысокий, загорелый до черноты, в промасленном комбинезоне, будто только что от трактора, краснея, говорил ей что-то на ухо и гладил загрубевшей рукою растрепанные волосы жены.
А она билась в судорогах, крича: «Не пущу!», и еще крепче прижималась к мужу, пряча заплаканное лицо в его комбинезоне.
Когда же наконец ее оторвали от мужа и повели к воротам, Лукашик заметил, что у женщины неестественно высокий живот. И ему стали до боли понятны ее страх и отчаяние.
В нем внезапно проснулось тоже что-то мужское, отцовское, и он крикнул вслед Вале:
— Жди меня, я вернусь!..
Валя оглянулась, и Лукашик поймал на ее лице что-то похожее на улыбку,— может, это нарочно, чтобы не расплакаться? Она помахала рукой, а он стоял и смотрел через щель в заборе, как она пошла нерешительно по улице, то и дело останавливаясь и оглядываясь, будто ждала, что ворота еще раз откроются.
У Лукашика защемило в груди, слезы затуманили глава. Когда он протер их и снова глянул на дорогу, Вали уже не было. Лукашик проглотил горький, комок, тяжело вздохнул и пошел к своим.
...Людей разбили на взводы, роты, батальоны, обмундировали, выдали новые винтовки. Ночью эшелон бойцов с полной выкладкой двинулся на запад. Утром на небольшой станции впервые попали под обстрел. Два немецких штурмовика, пролетая над самыми строениями, ударили из крупнокалиберных пулеметов.
Лежа в канаве у железнодорожной насыпи, Лукашик наблюдал, как над ним со свистом и ревом разворачивались самолеты с большими крестами на крыльях и, едва видимые на солнце, вырывались из пулеметных стволов бледные языки пламени. Он забывал о том, что там, в самолете, сидит живой человек. Самолет казался ему хищником, который царит в небе и видит все, что ему надо, видит и его, распластанного на земле, испуганного, ничтожного, и целится только в него, только в него. Оглушенный ревом моторов и трескотней пулеметов, он приникал к земле и каждую секунду ожидал смерти.
Наконец Лукашик попробовал пошевелиться, но руки и ноги будто отнялись. Липкие от пота ладони сжимали винтовку. Только теперь он вспомнил о ней и подумал, что ведь можно же стрелять.
Немного осмелев, он ждал очередного захода, но гул моторов стал отдаляться и вскоре затих. Лукашик поднял голову, осмотрелся и медленно встал. Ноги в коленях дрожали.
Недалеко от вокзала горел дом. Лукашик направился туда и увидел бойцов своего взвода — они тушили пожар. Воду брали из паровозного тендера, два пожарных рукава били мощными струями. Вскоре пожар был потушен.
Несколько человек из их эшелона были ранены. В красных пульмановских вагонах во многих местах оказались пробоины.
Люди восприняли обстрел по-разному. Одни были веселы и возбуждены — они же испытали первое боевое крещение; другие, наоборот, помрачнели и совсем примолкли: все худшее впереди и рано еще радоваться.
Смеркалось, когда двинулись дальше. Ночью остановились посреди дороги: был разрушен мост через небольшую речку. От местных жителей они узнали, что недавно тут проезжал немецкий десант — три броневика и несколько мотоциклов, которые удалились куда-то на северо-запад.
Раздалась команда: выгружаться. Бойцы с нетерпением ожидали, что будет дальше. Не прошло и часа, как они начали занимать оборону по обе стороны железнодорожного полотна и шоссе — тут эти две магистрали сходились почти вплотную.
Лукашик попал в боковой дозор, а если точнее — в разведку. Их отделение, усиленное ручным пулеметом, под командой сержанта Букатова отправилось в северном направлении, к небольшой деревушке, обозначенной на карте километрах в пяти от шоссе.