— А оставшиеся репортажи закончим дома. Дома, Юрко!
Дни за пишущими машинками протекли, как вода. Два толстых конверта с запасами репортажей улетели в Прагу, один — на радио, другой — в редакцию «Свет праце». В столице Панаме доживаем последние дни, но их деловая программа не имеет ничего общего с романтикой путешествия. Экономический анализ рынка, переговоры с представителями заинтересованных фирм о поставках чехословацких автомобилей, мотоциклов и шин, дни, заполненные торговыми перечнями, проспектами, калькуляциями, предложениями договоров и черным кофе, а затем вечера между душем и пишущей машинкой.
И, наконец, радостное завершение беготни в панамской карусели, небольшой просмотровый зал филиала фирмы «Кодак». Идентификация снимков и комментарий к катушкам цветной пленки, отснятой на последнем этапе путешествия по Южной Америке и вернувшейся из лаборатории как раз вовремя.
О Дарьене мы знали, однако организовать собственными силами поездку туда выходило далеко за пределы наших временных и финансовых возможностей. Нам даже в голову не приходило размышлять о подобном предприятии. А тут случай-искуситель поставил нам на пути старого доброго человека.
Но, чтобы человек за несколько долларов строил из себя шута.
— А что же вы теперь думаете делать?
— Как-нибудь проживу, не страшно! Послушайте, у вас есть время?
Последние дни перед стартом всюду одинаковы. Не хватает ни дня, ни ночи. Нехотя готовимся к тому, что придется посидеть с Джимми за чашкой кофе и вновь услышать его обычное: «А вот когда я был…» Но на этот раз старик просто ошеломил нас.
— Вечером я еду в Дарьей. Не хотели бы вы присоединиться?
— Джимми, вы могли бы пожалеть нас и не делать столь заманчивого предложения. Вы же знаете, что через несколько дней в Коста-Рике начнутся дожди. Нам необходимо ехать дальше.
Джим только рукой махнул и сердито заворчал:
— Коста-Рика от вас не убежит. А вот в Дарьен вы вряд ли уж когда-нибудь попадете. Не следовало бы упускать этого. Там совсем другая Панама, не то что здесь, возле канала! Но уговаривать вас я не буду.
О Дарьене мы знали, однако организовать собственными силами поездку туда выходило далеко за пределы наших временных и финансовых возможностей. Нам даже в голову не приходило размышлять о подобном предприятии. А тут случай-искуситель поставил нам на пути старого добряка Джима.
— Скажите, а когда вы намереваетесь вернуться?
— Через три дня, а то и через два. Я беру с собой с дюжину людей, и если все рассчитать, то поездка обойдется в гроши.
Коста-Рика далеко, до Дарьена рукой подать. Посмотреть на Дарьен и потерять всего лишь два дня!
— Хорошо, Джимми, мы поедем.
— Так, значит, в пять часов у президентского дворца. Идет?
— Идет.
Моторная лодка «Альбатрос» покачивается на волнах в каких-нибудь восьмистах метрах от края мола под дворцом панамских президентов. Уже в четвертый раз к «Альбатросу» отчалила двухвесельная рыбачья лодка с пассажирами, горючим и запасами провианта.
— Вон та белая яхта, — говорит Джимми, указывая пальцем в сторону залива, — принадлежит панамскому президенту. Она служит последним прибежищем почти при каждом дворцовом перевороте. Видимо, оттого и дворец этим неустойчивым правителям построили на самом берегу.
Мы слушаем вполуха, рассеянно смеемся. Мысленно мы уже в море. Словно прочитав наши думы, Джимми вынимает из сумки квадратный метр бумаги с необычайно мелким шрифтом.
— Вот вам подробная морская карта залива. Хотите посмотреть, пока за нами не вернется лодка? По правде сказать, я уже с Эль Валье знаю ваше пристрастие к точности. Так вот этот островок на юге — Табога. До прорытия канала на нем была главная международная перевалочная база. Потом мы поплывем сюда, вдоль Жемчужных островов вплоть до Гарачине, а дальше вверх по течению реки Самбу в глубь материка.
Впервые перед нами столь детальная морская карта. Извилистая линия панамского побережья усеяна красными и черными точками. Каждая из них обозначает положение маяка с указанием высоты сигнальных огней над уровнем моря, видимости в морских милях, интервалов поворота в секундах, а также формы и цвета полос, имеющихся на каждой башне маяка, чтобы морякам легко было определить их в дневное время. И каждый пункт побережья, который может служить для ориентировки, начиная с гор и каменных мысов и кончая песчаными отмелями и типичными видами растительности, любой силуэт суши помечены значками, принятыми в международной кодификационной системе. Но еще интереснее на карте выглядит море. Все оно покрыто тысячами мелких цифр, показывающих глубину. Глядя на такую карту, как бы видишь перед глазами каждую впадину, каждую подводную скалу, любую малейшую неровность, сколько бы тонн воды ни покрывало их.
— Особенно коварна восточная часть Панамского залива, — замечает Джим. — Во время отлива не одно судно садилось там на мель. Поглядите-ка на залив Сан-Мигель. При отливе тут всего с полсажени воды, бывает даже и четверть. А здесь, в двух милях от берега, боды уже достаточно.
В сумерках к борту «Альбатроса» причалила лодка с последними пассажирами. И пока все они укладываются спать на волосяных матрацах, разложенных по палубе, моторная лодка выходит в сгущающуюся тьму ночи, в открытое море.
Две минуты седьмого над восточным горизонтом показался красный диск солнца, и его лучи зацепились за крутые берега недалекого полуострова Пунта Гарачине. Мы были почти у цели. За ночь «Альбатрос» прошел около двухсот километров водами Панамского залива и пересек его.
Прямо под восходящим солнцем вырисовывались похожие на чубы горы, сплошь заросшие лесом. К северу уходила необозримая гладь моря, о котором карта сообщала, что это, собственно говоря, залив Сан-Мигель, глубоко вклинившийся в Панамский перешеек. Та горная цепь, что проходила к югу от нас, за мысом Гарачине превращалась в сплошную береговую линию южноамериканского материка, лишь несколько десятков километров отделяет нас от Колумбии.
Матрос, стоявший на носу «Альбатроса», через каждые десять метров промеряет дно залива лотом. Под килем то и дело шуршат раздавленные раковины. И вдруг корма садится на дно. Машины в полную силу дают задний ход, продвигая лодку дециметр за дециметром, пока, наконец, не вызволяют ее из плена мели. Но только на какие-то минуты.
— Вот мы и сели. Нот. не боитесь, — успокаивает рулевой горстку люден, сбежавшихся на нос. — Перевернуться мы не можем. Лодка села плоским дном. Обдерем немножко краски, подождем несколько часиков, и прилив снова поднимет нас.
Прямо против того места, где мы застряли, на пологом берегу виднеется кучка легких свайных построек, а неподалеку, вис досягаемости прилива, стоят без дела ряды простых челнов, преимущественно выдолбленных из стволов лесных великанов. За рыбачьей деревней, окропленной тенями кокосовых пальм, к границе леса тянется узкая полоска рисовых и кукурузных полей, небольшие участки сахарного тростника и банановые роит. Мы еще не успели коснуться суши, а перед нами уже как на ладони вся экономическая база жизни в селении Гарачине. Но три или четыре часа, которые нужно прождать, пока прилив не подстелет под «Альбатрос» метровый слой поды, можно использовать куда полезное на берегу, чем в пекле крытой палубы.
Берег находится метрах в двухстах от беспомощного судна. И тем не менее нам приходится целых полчаса месить ногами черную грязь и стискивать зубы, когда тысячи мелких ракушек немилосердно впиваются в ступни.
Наконец мы на берегу, и вокруг нас уже собралась живой стайкой половина деревенской молодежи. Увидеть нежданных гостей было для этих полуголых мальчиков и девочек таким же приятным разнообразием в жизни, как и для нас очутиться в идиллическом окружении Дарьенской деревни рыбаков. Обоюдное удовлетворение.
Все селение Гарачине стоит на курьих ножках — на метровых и двухметровых сваях. Столь же экзотический вид придают ему и крыши, сплетенные из связок пальмовых и банановых листьев. В первую минуту мы даже растерялись, не зная, что же, собственно, перед нами: хижина или крытая сцена. Дело в том, что редко у какого жилища имеются все четыре стены. В большинстве случаев пол соединяется с крышей двумя, от силы тремя легкими переборками из бамбука, переплетенными прутьями и листьями. У свежего воздуха в Гарачине явное преимущество перед скрытой от посторонних глаз частной жизнью дома. Лишь коммерсант да двое-трое деревенских сановников, верных цивилизованной интимности. задыхаются в своих деревянных конурах.