День, ночь, новый день, ночь и еще день. Между ними восемь часов стояния за сошедшим с рельсов поездом, машинист которого дорого заплатил за то, что пытался наверстать опоздание с «головокружительной» скоростью пятнадцать километров в час.
На третий день состав остановился перед зданием вокзала в Хучитане на скрещении железной дороги и недавно достроенной Панамериканы.
Однако о скором поезде из Тапачулы до сих пор ни слуху ни духу.
К вагону скорого поезда, который за пятьдесят или шестьдесят лет своей жизни никогда не знал бодрого стаккато дальнего экспресса, у человека может появиться только сожаление. Особенно когда на боках поезда начертано слово «экспресс», которое он позорит.
На экспресс-линии Тапачула — Хучитан ритм стаккато заменили ритмом иным. Он дал о себе знать, едва прошло первых десять минут пути.
За полчаса до отхода поезда на вокзале поднялся изрядный гам. Посадка шла через двери и окна, люди запихивали внутрь вагонов груды узлов, шли схватки за место. Теперь же в вагоне было мешков, чемоданов и свертков больше, чем пассажиров. Несмотря на распахнутые настежь окна, в вагоне стоял затхлый смрад, смесь сладковатого запаха гниющих банановых кожурок, дыма черных сигарет, человеческого нога и прокисшего пульке. А где же пассажиры? Разве что они перешли в другие вагоны, где, быть может, позаботились о лучшей вентиляции?
Ходить за ответом далеко не нужно. Открытые площадки вагонов и подножки были увешаны гроздьями людей. Время от времени кто-нибудь карабкался куда-то наверх, и… гляди-ка, оказывается, вот где еще можно путешествовать! Да, мексиканцы страстно любят путешествовать. Но самые страстные любители этого занятия хотят путешествовать и во время движения поезда. Вам это нравится? Пожалуйста, сделайте одолжение, в плату за проезд включена и стоимость прогулки по крыше. По одной стороне ровной крыши движется поток пассажиров-эквилибристов по направлению к паровозу, по другой — обратно. Правила проезда этого не запрещают. Если ты недостаточно ловок и свалишься — это твое личное дело.
С наступлением сумерек топот на крыше утих, пассажиры стали развязывать свои котомки и узелки. Всему свое время. Растущий на глазах ворох бумаги, очистков и костей, бросаемых прямо на пол, — верный показатель вместимости желудков, а также и растущего количества часов, проведенных в пути. Время тянется со скоростью самого «экспресса».
Поезд состоит вовсе не из одних только вагонов первого класса. Не менее интересно протекает жизнь и во втором классе. Там люди расположились даже на полу, среди кудахтающих кур и крякающих уток, подложив под голову мешки и котомки. Разница в лицах и в багаже пассажиров обоих классов столь же ничтожна, как и в стоимости билетов.
Мы проезжаем самую жаркую и самую влажную область Мексики. Берег Тихого океана отсюда всего в двадцати километрах на запад. Вот почему только к утру в окна чуть повеяло прохладой. Утомленные люди, наконец, засыпают. Но и машинист паровоза, похоже, тоже дремлет: пыхтенье машины становится все более астматическим, потом вдруг она на секунду приходит в себя от агонии, судорожно дергается смазанными суставами и… стоп! Вдоль линии в несколько рядов разбросаны соломенные халупы, среди чих кое-где виднеются побеленные строения из необожженного кирпича. Полустанок Акапетагуа.
Минуту спустя весь поезд был на йогах. Люди высыпали наружу размять ноги, внутрь вагонов с криком рвутся продавцы с плоскими и круглыми корзинами, взрослые, маленькие. Апельсины, бананы, арбузы, empanadas — пирожки с мясом, polio frito con chile — знаменитые цыплята, жаренные по-мексикански в горьком перце, жареная рыба, маисовые лепешки — tortillas, стаканы опьяняющего пульке, початки вареной кукурузы, сыр, кучи мелких красных крабов camarones. жбаны с любимым мексиканцами arroz con leche, жидким рисовым отваром с корицей. Ешьте, люди добрые, пейте, ведь еда — это тоже составная часть дальней дороги…
Вдруг в давке метнулся длинный серо-зеленый хвост ящера. Невольно отскакиваешь, а в памяти мелькает метровое страшилище, выскочившее из лесу в аргентинской провинции Мисьонес и промчавшееся через шоссе. Игуана. А вот и другая, третья, пятая, каждой из них до метра не хватает совсем немного. Но они привязаны за веревку, мексиканские индейцы притащили их сюда для пассажиров-лакомок. Торговля мясом идет здесь же, прямо на перроне, три песо за порцию. Порции еще шевелятся в руках жадно расхватавший их покупателей. Человек, не привыкший к такому зрелищу, на всякий случай старается держаться подальше. Хребет игуаны похож на пилу, зубатая пасть выглядит ничуть не привлекательнее. Верь ей потом, что она — травоядное.
— Es una iguana bonita. senor, no te hace, dano, — убеждает пропитым голосом индеец, вливший в себя пульке больше, чем следует на голодный желудок. — Это совсем смирная ящерица, она ничего тебе не сделает, сеньор. Посмотри, как я щекочу ей шейку…
Приговаривая так, он под громкий хохот зевак обвел их осоловелыми глазами и протянул руку. Ящер рванулся… и полилась кровь. Некоторые в толпе стали ругать игуану за то, что она не позволила пощекотать себя, остальные смеялись, пьяный прыгал на одной ноге, высоко держа руку, на которой висели два перекушенных пальца. В это время раздался гудок паровоза, и люди постепенно разошлись по вагонам.
В нескольких километрах за Акапетагуа мы снова стоим два часа, пять, восемь. Никто не роптал, никто не ругался последними словами, люди ходили вдоль полотна, спали на насыпи, отправлялись в ближайшие деревни в гости к знакомым — все равно ведь от поезда не отстанешь, при таких черепашьих темпах успеешь вскочить на ходу когда тебе вздумается.
— Что случилось, почему стоим?
— Говорят, что перед Манастепеко стоит сошедший с рельсов поезд. Его еще не подняли…
В сумерках мы тронулись. Вторая ночь. Третий рассвет.
Затем из полуденного пекла и пыли вылупилось несколько строений, и спустя десять минут появилось здание с надписью «Хучитан».
На перроне стоял Иржи и говорил по-чешски с двумя мужчинами.
— Я приехал всего полтора часа назад. Мы только что выгрузили «татру» с платформы. Знакомьтесь!
Внизу рядом с перроном стояла «татра», перед ней «шевроле» со знаком дипломатического корпуса.
Горизонт на западе слегка порозовел, когда мы переложили из «татры» в отдохнувший «шевроле» большой морской чемодан, три меньших и тронулись в путь. Перед нами лежали последние восемьсот километров Панамернканы, за ними Мехико, цель, которая три года стояла у нас перед глазами как далекое, призрачное видение.
— Надо бы нам здесь еще купить крепкий сизалевый трос. Что, если вдруг…
Десятиметровая сизалевая змея свернулась кольцом на запасном колесе под капотом «татры». Старт! В экипаже экспедиции произошли перемещения. Мирек рядом с водителем «шевроле» записывает показания спидометра — на этот раз в милях. На его место в «татре» уселся Норберт. Странное ощущение: спустя много времени снова говорим по-чешски, иначе, чем когда мы вдвоем, но этот чешский язык какой-то наш, настоящий, свежий и подлинно чешский, совсем иной, чем на юге, на Ла-Плате, иной, чем у земляков в Чако. Как далеко за нами уже Аргентина, где говорящие по-чешски люди церемонно называли друг друга «земляк», «землячка»!
На аэродроме в Тапачуле мы заглянули в тарифный справочник и к нашей неописуемой радости узнали, что билет на самолет от Мехико до Буэнос-Айреса стоит всего лишь на несколько песо меньше, чем от Мехико до Праги. Вот почему и в «шевроле» и в «татре» только и было разговоров, что о Праге, о родине, за которыми следовали воспоминания и новые планы.
— В любом случае вы будете дома раньше нас. В отпуск мы поедем только через год.
Случилось так, что первое время о высотомере, термометре и стрелке спидометра все позабыли. И вдруг: сбавь газ, сбавь, ведь у тебя на спидометре сто! Сто километров в час, впервые после целых двенадцати тысяч километров, впервые после бетонной автострады за Буэнос-Айресом! Что же в этом удивительного, дорога широкая и ровная, как плита, асфальт еще пахнет смолой, едешь по образцово-показательной Панамериканской автостраде, которую тебе несколько лет назад обещали бензиновые магнаты в великолепном рекламном фильме. Ладно уж, хорошо, что хоть спустя годы и на небольшом участке их обещания превратились в действительность.