— А как же бюджет? Ведь дорога самолетом будет стоить страшно дорого!
— Ненамного дороже, чем вторым классом на пароходе. А если вы прибавите к пароходному билету расходы по пребыванию в Мексике и проезду из европейского порта домой, то самолетом получится дешевле. Главное же, наши хирурги в этой области ушли дальше, чем здешние. Ведь доктор Фарриль, который стал бы оперировать Иржи, ученик доцента Славика из клиники профессора Заградничка.
Ну вот, и принимай после этого решение. Более трех лет совместного труда и совместного преодоления трудностей, и вдруг… у самого финиша придется расстаться.
— Теперь лучше об этом не думайте! Здоровье прежде всего. Сегодня девятнадцатое, позвоним в «Мехикану», узнаем, на какое число есть свободные места…
— Так я лечу только двадцать девятого самолетом голландской авиалинии. На переезд с одного нью-йоркского аэродрома на другой американцы мне транзитной визы не дали.
— А что же ты делал в консульстве целых два часа?
— Был допрос. Вежливый допрос. И предложения. Визу, мистер Ганзелка, мы вам дать не можем. Но что вы скажете, если мы предложим вам, разумеется также и вашему коллеге, гражданство Соединенных Штатов? Для этого будет достаточно одного вашего серьезного заявления в «Голосе Америки» о том, что вы не хотите вернуться домой. Во тактика, а?
— И здесь не дают покоя! Мало им было Либерии и провокации с ограблением храма. И что же ты им на это сказал?
— Полтора часа мы толковали о политике и экономике. Я рассказал консулу, что мы видели, как в Боливии восьмилетние ребята добывали олово на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря. И спросил, знает ли он. почем это олово его правительство покупает у боливийцев? Знает ли он, как живет боливийский горняк? «Мы с вами ни о чем не договоримся, мистер Ганзелка, — сказал он. — Как человек, я вас понимаю, но дать вам визу не могу, я служащий государственного департамента». После этого мы сказали друг другу «гуд бай», и… я лечу через Монреаль самолетом голландской компании «Royal Dutch Lines».
— Интересно, как попаду домой я. Все грузовые суда плывут через американские порты. Виза. виза!..
— Кошмар! Взгляните-ка на расписание движения самолетов. Более трех лет добирались мы от Праги до Мехико, а обратно я вернусь за два дня.
— За два часа двадцать минут от Мехико до Юкатана. За три с половиной — от Мериды до Кубы. За семь — от Гаваны до Монреаля без посадки в Соединенных Штатах. За тридцать часов до Шотландии. Два с четвертью часа до Амстердама, а оттуда уже рукой подать. Тридцать часов чистого времени. А мы — тысячу двести дней…
Туманное утро в мексиканской столице. Последние, наспех сказанные на аэродроме слова о том, что нужно сделать дома, что докончить в Мексике. «На Юкатан, Мирек, все-таки тебе следует слетать…» Белые платки друзей, которые встали пораньше и все до одного пришли проститься, пожелать «ни пуха ни пера» и немного погрустить о том, что они остаются, что через полчаса им предстоит быть в своих кабинетах в посольстве. Еще несколько кинокадров, и… «пассажиры, следующие до Мериды и Гаваны, будьте любезны занять свои места в самолете ХА-FIT, который отлетает ровно в семь сорок пять…».
— Fit ( благополучно) тебе долететь, раз уж так написано на твоем самолете!
Потное дыхание тропической Мериды, обед в Гаване. А когда четырехмоторный воздушный гигант совершает посадку в третий раз, попадаешь в окружение холодных канадцев и в холодное заплаканное утро Монреаля. В это время неслышно и безвозвратно проплыли мимо судьбы тысяч людей, которым ты никогда не взглянешь в лицо, людей, чьи радости и горести остались за воротами аэродрома. Это приключение, которое умерло, еще не родившись. Нет, самолет — транспорт не для путешественника. Это приспособление для людей, которые вечно спешат, которым абсолютно все равно, что их день начался в одной части света, а окончится в другой. Во сто раз лучше был поезд с заплеванными и тонущими в крике вагонами, который три дня и три ночи тащился из Тапачулы до Хучитана. В нем была настоящая жизнь, сотни жизней, в то время как в этой герметической кабине с плюшевыми креслами жизнь однообразная, одетая в униформу необщительности, богоподобного величия и небрежного потягивания «виски энд сода» или бразильского «мокко». Внизу торопливо проносится необозримый простор Атлантики, торопливо мчатся и люди независимо от того, зевают они или похрапывают. Торопится и солнце. Стрелки показывают два часа дня, а океан окутывают сумерки. «Гуд найт», «буэиас ночес», «добру ноц», «спокойной ночи» вам, те, что остались там, позади. Мы должны спать, потому что так распорядился этот властелин вселенной и времени. В круглые окошки заглядывают только звезды и венец раскаленных докрасна выхлопных труб. Помолвка вечности и трезвой техники на высоте шести тысяч метров над водой…
Часы показывали одиннадцать вечера, когда моторы на час стихли перед небольшим аэродромным зданием с надписью «Glasgow» « Глазго». Отойди немного подальше за «эйрпорт», чтобы тебя никто не слышал, и говори во весь голос громко: «Я в Европе, спустя три года я опять в Европе! Слышите, вы, в Европе, а вчера я видел Попокатепетль…»
В аэродромном ресторане клюет носом единственный официант.
— Что вам угодно? Ужин? Да ведь сейчас четыре часа утра, скоро начнет светать!
Так и есть, часы! В Глазго они «прогрессивнее», идут вперед на пять часов по сравнению с Нью-Йорком и Монреалем!
Амстердам.
На летном поле приземлилась «дакота». На крыльях опознавательные буквы OK, на руле направления изображен точно такой же флаг, какой «татра» пронесла по трем континентам. Крепкие рукопожатия, удивление на лицах.
— Откуда вы здесь взялись? Ведь вы же по ту сторону Атлантического океана! Неделю назад я читал в наших газетах о том, что вы приехали в Мексику!
Спустя час-второй пилот подсел на свободное место рядом и показал пальнем вниз:
— Вот граница Чехословакии. Мы уже дома…
«Я как во сне. Вчера утром я шел по улице и каждый раз вздрагивал, заслышав громкую речь. Смотри-ка, земляк… да оставь, ведь ты же на Вацлавской площади! А сегодня, все еще по инерции, я поздоровался с дворником по-испански. У тебя таких впечатлений не будет, на пароходе проплывешь долго. Был я в «Метрансе», мне сказали, что ты можешь выгрузиться в Антверпене или плыть до самого Гамбурга и затем по Эльбе домой. Рука у меня уже в гипсе, письмо это тюкаю одной рукой и учусь расписываться левой. Желаю тебе благополучно добраться домой, с нетерпением жду от тебя вестей. Твой Пирка».
Это действительно похоже на сон. На конверте уже только одна фамилия, на марках штемпеля с датой «2/VIII, Прага 022». Неделю назад мы еще вместе строили планы… А сегодня?
По авениде Хуарес с шумом несется река автомобилей. Сотрудницы бюро путешествий, разговаривая по телефону, затыкают указательным пальцем правое ухо. Проходит некоторое время после разговора, прежде чем они осознают, что уже не кричат в телефонную трубку, а разговаривают с клиентом.
— Весьма сожалею, что лучших вестей для вас нет. Пароходом в Антверпен выехать вы не сможете, без американской визы вас на борт не возьмут. Заходите через неделю, мы запросили французскую «Трансатлаитик».
Кроме голландцев и французов, из Веракруса отплывают еще только итальянцы. Но они заходят в испанские порть:. А получить визу от Франко столь же вероятно, как и от дяди Сэма. Как же в таком случае прорваться за «железный занавес», опущенный над Карибским и Мексиканским заливами и мешающий свободному передвижению каждому, кого американская тайная полиция взяла на мушку?
— Знаешь что? Попробуем еще в советском посольстве. Время от времени из Веракруса отплывают советские суда с грузом хенекена.
Сердечный прием в советском посольстве.
— Жаль, что вы не пришли на три недели раньше. Сейчас вы уже могли бы быть в Ленинграде. Пароход шел без заходов в другие порты. А от Ленинграда до Праги сущие пустяки. Постойте, следующая партия груза пойдет во Владивосток. Через две недели. Мы возьмем вас без всяких разговоров. Только это вам немножко не с руки, а?