Вот это сюрприз. Если мы ее развернем, вся тяжесть окажется сзади, и едва мы станем подниматься в гору, как зад кузова перетянет и «шевроле» встанет на дыбы…
Хулио божился, что он свой «шевроле» знает и что тот способен и не на такие номера. Правда, машины с мотором сзади у него в кузове еще никогда не бывало, но Хулио дает голову на отсечение, что ничего плохого не случится. Мы взялись за дело без особого желания, но ничего другого нам не оставалось.
Через два часа «татра» была укреплена чурбаками, заклинена и привязана к «шевроле» и выглядела так, словно испокон веков составляла с ним одно целое. Никакая тряска, никакие подъемы не могли теперь выбить ее из седла.
Только что Хулио приготовился нажать на стартер, как из-за поворота показался странный караван. Мы тотчас же вскочили, схватив фотоаппараты. По дороге маршировали друг за другом на двух ногах какие-то огромные гроздья прилипших один к другому матово-коричневых шаров. Только когда они были от нас метрах в пятидесяти, оказалось, что это искусно связанные обожженные глиняные горшки, прикрепленные каким-то непонятным образом к спинам сгорбленных путников. Одна из гроздьев была вполовину меньше других. Под ней согнулась хорошенькая девочка в широкополой шляпе. Когда марширующие гроздья увидели, что перед ними остановились не по-гватемальски обутые ноги, они попытались выпрямиться. Так мы впервые посмотрели этим людям в лицо.
Они удивленно глядели на нас исподлобья, без тени улыбки, как люди, которые с удовольствием выпрямились бы, но их сковывает страшная боль в спине. Все они тяжело дышали, и казалось, что они даже рады этой краткой остановке и могут немного передохнуть. У первого мужчины мы насчитали ровно двадцать горшков. Сквозь ручки их были продеты жгуты, и вся гроздь лежала сзади на чем-то вроде короба, напоминающего стул с короткими ножками.
— Это называется какаете, — сказал нам Хулио, увидев, с каким увлечением мы фотографируем. — А вон та кожаная подпруга впереди называется мекапале.
Без мекапале эта лавка гончара никогда не смогла бы отправиться в поход. Мекапале — это кусок бычьей кожи, вырезанный гончаром точно в соответствии с формой своего лба и с подвязанными к ней подпругами, с помощью которых во время ходьбы он поддерживает равновесие. Шерстью кожа обращена ко лбу, чтобы не терла. Со временем шерсть вылезает, после чего мекапале принимает форму лба и трет меньше, чем вначале. Поверх вороха горшков переброшен мешок с необходимыми дорожными принадлежностями, охапка смолистых лучин для растопки и столь же необходимая петате — свернутая циновка, сплетенная из камыша, которая в пути служит скатертью, а когда идет дождь — плащом. С этим чудовищным грузом индейцы путешествуют через горы и долины, за день делают по тридцать-сорок километров, продают горшки по двадцать пять — тридцать сентаво за штуку и возвращаются домой за новыми.
— Это бы все ничего, — обратился к нам сеньор Перес, когда мы проводили путников до ближайшего поворота. — К горам они привычны, ведь они родились в горах, путешествия тоже входят составной частью в их ремесло. А такие грузы они носят с малых лет, вы ведь видели девочку. Иногда случается, что товар они распродают полностью. Вместо того чтобы радоваться, что короб пустой, они грузят себе на спину тяжелые камин и домом возвращаются с ними, чтобы, мол, не отвыкать и не изнежиться.
Мы все никак не могли избавиться от этой картины, от вида узловатых жгутов, мышц, напрягавшихся под горою посуды при каждом шаге. Сколько таких ног мы уже повидали, путешествуя по этой части света! Ноги, бегущие легкой рысью в вихре пыли на гуановых островах в перуанских водах Тихого океана, согнутые под тяжестью шести-десятикилограммовых мешков смердящего птичьего помета. Ноги, выстукивающие стаккато по доскам причала в Пуэрто-Боливаре, в замкнутом кругу между горами бананов и ненасытным чревом корабля. Босые ноги аргентинских индейцев, скользивших по зеркалам замерзших луж в предместьях Ла-Кьякн. Босые ноги старух, посиневшие от холода и покрытые бесчисленными рубцами и шрамами, которые они подставляли лучам солнца в базарном закоулке горняцкого Потоси. Совершенно фиолетовые ножки младенца, сосущего обнаженную материнскую грудь, на которой таяли снежинки, — это было под заснеженными пиками Кордильер в перуанском Абанкае. Ноги индейцев, бредущих по снежной каше на высоте четырех тысяч метров, южнее перуанского Серро де Паско. Ощущение такое, словно вся Южная Америка пустилась в путь, она идет, таща на своем хребте богатства страны, горбится под чудовищным бременем, в кровь обдирает себе ноги, калечится и… голодает. При этом она бережет вьючных животных, лам, мулов и ослов, потому что они… дороже, чем человек!