Изнуренные жарой и бумажной войною, на третий день мы загнали «татру» в туник за тапачульским вокзалом. Десятки рук охотно помогли машину погрузить и укрепить. Искать помощников не было необходимости, труднее было объяснить претендентам, что обеспечить работой всех мы не можем.
К вечеру пришел Альфонсо Рамирес, который уже раз двадцать ходил спрашивать, когда поезд пойдет.
— Dicen a las nueve, pero no dicen si de ahorita о de mariana, — произнес он в дверях. — Они сказали, что в девять, но сегодня это будет или завтра — не сказали. И еще вот что. Вдвоем сопровождать машину нельзя. Один из вас должен ехать отдельно, завтрашним скорым.
— По крайней мере уже завтра будет в Хучитане!
— Что вы, если все обойдется благополучно, то послезавтра ночью!
Вечером мы звонили в столицу вторично.
— Очень хорошо, что вы поддались уговорам и выбросили этот Веракрус из головы, — весело отозвался атташе по делам культуры Норберт Фрид. — Послезавтра мы приедем вас встречать на посольской машине в Хучитан. Переложим ваши вещи в «шевроле» и за день будем в Мехико!
Вздох сомнения невольно вырвался у нас. Из Хучитана до Мехико было почти восемьсот километров, кроме того, согласно справочнику в сорока километрах от столицы нам предстояло подняться на три тысячи двести метров над уровнем моря.
Что скажет на это наша «татра»?
Как несчетное количество раз прежде, так и сейчас решил жребий. Решка пала на Иржи, значит ему сопровождать платформу с «татрой», Мирек поедет в Хучитан скорым.
В девять вечера мы встретились с Альфонсо, весь день караулившим «татру» на платформе. Ее еще утром прицепили к составу, который по расписанию давно уже должен был находиться в пути.
— Для прощания у вас времени еще хватит, — сказал он, прежде чем мы успели произнести хоть слово. — Час назад я говорил с дежурным по станции. Где-то в пути сошел с рельсов поезд, поэтому состав тронется только около часа ночи. Возвращайтесь себе спокойно в отель и приходите так после полуночи.
В час ночи мы с Альфонсо в самом деле простились, как старые друзья, взаимно довольные друг другом. Без его знания тапачульского Коцоуркова мы бы угробили в этой дыре не меньше недели.
Лениво тянутся минуты, то здесь, то там в отдаленной Тапачуле раздается собачий лай, некоторое время звучит ответный, затем все снова затихает. При свете карманного фонаря дополняем дневниковые записи, строим планы, сколько всего нас ждет в столице.
— А как, Юрко, рука уже не болит?
— Болит здорово. Чем дальше, тем сильней. В Мехико придется с нею что-то предпринимать.
Внизу послышались шаги, из тьмы появился дежурный по станции. Хороший признак.
— Так что, едем?
— Что вы! Рог la marianita, утречком, сеньор, утречком. Немножко терпения. У нас поезд сошел с рельсов.
— Это было вчера в полдень. Разве его еще не подняли?
— Да нет же, поставили. Только вечером он сошел снова.
— И никто не пострадал?
— Нет. Мы к этому привыкли. С каждым составом ездит бригада, которая ставит вагоны на рельсы, когда какой-нибудь из них соскочит. Знаете, эта дорога с особенностями. Ее строили для десятитонных вагонов лет тридцать назад. Но потом появилась «Юнайтед фрут» со своими сарай-вагонами. Он пустой весит более тридцати тонн, да двадцать в него грузится. Ну и… насыпь, конечно, не выдерживает. Рельсы у нас расползаются прямо под колесами, а шпалы прогибаются, словно резиновые.
В шесть утра, когда уже совсем рассвело, загремели буфера, металлический лязг волнами прокатился в оба конца состава, далеко у здания вокзала загудел паровоз.