— Es una iguana bonita. senor, no te hace, dano, — убеждает пропитым голосом индеец, вливший в себя пульке больше, чем следует на голодный желудок. — Это совсем смирная ящерица, она ничего тебе не сделает, сеньор. Посмотри, как я щекочу ей шейку…
Приговаривая так, он под громкий хохот зевак обвел их осоловелыми глазами и протянул руку. Ящер рванулся… и полилась кровь. Некоторые в толпе стали ругать игуану за то, что она не позволила пощекотать себя, остальные смеялись, пьяный прыгал на одной ноге, высоко держа руку, на которой висели два перекушенных пальца. В это время раздался гудок паровоза, и люди постепенно разошлись по вагонам.
В нескольких километрах за Акапетагуа мы снова стоим два часа, пять, восемь. Никто не роптал, никто не ругался последними словами, люди ходили вдоль полотна, спали на насыпи, отправлялись в ближайшие деревни в гости к знакомым — все равно ведь от поезда не отстанешь, при таких черепашьих темпах успеешь вскочить на ходу когда тебе вздумается.
— Что случилось, почему стоим?
— Говорят, что перед Манастепеко стоит сошедший с рельсов поезд. Его еще не подняли…
В сумерках мы тронулись. Вторая ночь. Третий рассвет.
Затем из полуденного пекла и пыли вылупилось несколько строений, и спустя десять минут появилось здание с надписью «Хучитан».
На перроне стоял Иржи и говорил по-чешски с двумя мужчинами.
— Я приехал всего полтора часа назад. Мы только что выгрузили «татру» с платформы. Знакомьтесь!
Внизу рядом с перроном стояла «татра», перед ней «шевроле» со знаком дипломатического корпуса.
Горизонт на западе слегка порозовел, когда мы переложили из «татры» в отдохнувший «шевроле» большой морской чемодан, три меньших и тронулись в путь. Перед нами лежали последние восемьсот километров Панамернканы, за ними Мехико, цель, которая три года стояла у нас перед глазами как далекое, призрачное видение.
— Надо бы нам здесь еще купить крепкий сизалевый трос. Что, если вдруг…
Десятиметровая сизалевая змея свернулась кольцом на запасном колесе под капотом «татры». Старт! В экипаже экспедиции произошли перемещения. Мирек рядом с водителем «шевроле» записывает показания спидометра — на этот раз в милях. На его место в «татре» уселся Норберт. Странное ощущение: спустя много времени снова говорим по-чешски, иначе, чем когда мы вдвоем, но этот чешский язык какой-то наш, настоящий, свежий и подлинно чешский, совсем иной, чем на юге, на Ла-Плате, иной, чем у земляков в Чако. Как далеко за нами уже Аргентина, где говорящие по-чешски люди церемонно называли друг друга «земляк», «землячка»!
На аэродроме в Тапачуле мы заглянули в тарифный справочник и к нашей неописуемой радости узнали, что билет на самолет от Мехико до Буэнос-Айреса стоит всего лишь на несколько песо меньше, чем от Мехико до Праги. Вот почему и в «шевроле» и в «татре» только и было разговоров, что о Праге, о родине, за которыми следовали воспоминания и новые планы.
— В любом случае вы будете дома раньше нас. В отпуск мы поедем только через год.
Случилось так, что первое время о высотомере, термометре и стрелке спидометра все позабыли. И вдруг: сбавь газ, сбавь, ведь у тебя на спидометре сто! Сто километров в час, впервые после целых двенадцати тысяч километров, впервые после бетонной автострады за Буэнос-Айресом! Что же в этом удивительного, дорога широкая и ровная, как плита, асфальт еще пахнет смолой, едешь по образцово-показательной Панамериканской автостраде, которую тебе несколько лет назад обещали бензиновые магнаты в великолепном рекламном фильме. Ладно уж, хорошо, что хоть спустя годы и на небольшом участке их обещания превратились в действительность.
Потом перед нами внезапно появилась гроздь огней. Теуантепек. Финиш на сегодня и старт на завтра. Мы решили попытаться установить завтра рекорд дальности за все три года путешествия, устроить настоящий финиш в заключение марафона.