Берег находится метрах в двухстах от беспомощного судна. И тем не менее нам приходится целых полчаса месить ногами черную грязь и стискивать зубы, когда тысячи мелких ракушек немилосердно впиваются в ступни.
Наконец мы на берегу, и вокруг нас уже собралась живой стайкой половина деревенской молодежи. Увидеть нежданных гостей было для этих полуголых мальчиков и девочек таким же приятным разнообразием в жизни, как и для нас очутиться в идиллическом окружении Дарьенской деревни рыбаков. Обоюдное удовлетворение.
Все селение Гарачине стоит на курьих ножках — на метровых и двухметровых сваях. Столь же экзотический вид придают ему и крыши, сплетенные из связок пальмовых и банановых листьев. В первую минуту мы даже растерялись, не зная, что же, собственно, перед нами: хижина или крытая сцена. Дело в том, что редко у какого жилища имеются все четыре стены. В большинстве случаев пол соединяется с крышей двумя, от силы тремя легкими переборками из бамбука, переплетенными прутьями и листьями. У свежего воздуха в Гарачине явное преимущество перед скрытой от посторонних глаз частной жизнью дома. Лишь коммерсант да двое-трое деревенских сановников, верных цивилизованной интимности. задыхаются в своих деревянных конурах.
В равной степени необычным был в Гарачине и вид поселян. Это своеобразный тип люден! В их чертах, фигурах и цвете кожи непостижимо смешались этнические элементы Европы, Африки и Америки. Тут не было ни одного белого, негра или чистокровного индейца, зато в каждом была частица всех. И ни для кого из взрослых приход посторонних людей не показался какой-то новинкой. Как только спала первая волна довольно равнодушного любопытства. каждый занялся своим делом. Девушки с ведрами на голове побежали к протекающей неподалеку речке; одни женщины возвратились к выдолбленным наподобие воронки деревянным чашам и продолжали просеивать над ними рис, бросая его из плетенок против ветра, чтобы очистить от шелухи; другие потащили с полей гроздья бананов и корзины кукурузы. А мужчины, те, что не ушли на рыбную ловлю или не были заняты постройкой лодок, дремали в тенистых закоулках.
Недалеко от деревни за живой изгородью кустарника показалось сухое русло Сан-Антонио. Наверное, больше половины деревенских женщин билось тут за капли воды, в которой можно было бы выстирать кучку белья. Несмотря на близость моря и целую сеть речек и ручьев, нанесенных на карту побережья, в конце засушливого периода деревне приходится бороться за каждый литр воды. С трудом ее добывают из колодцев и желобов, вырытых в каменистом русле, куда вода медленно просачивается из сырого песка. Некоторые сточные ямы с водой служат общественными прачечными, иные местом для купания или колодцами питьевой воды.
Впрочем, это не единственная печаль людей в деревне Гарачине. Почти никто не умеет здесь ни читать, ни писать. В конце концов им пока что нечего читать и не о чем писать. Они не имеют никакого представления о медицине. Врача они еще не видели, да и вряд ли много слышали о нем. Об изоляции их мирка свидетельствует и то, что в одной имеющейся в Гарачине лавке до сих пор действительны монеты, давно уже вышедшие из обращения на всей панамской территории. Что из того, если где-то в этой большой Панаме какой-то министр финансов отменил их? Это его дело. А в Гарачине условились, что монеты действительны, и все в порядке. Радио сюда не дошло, почты нет. Нет здесь и электричества, а люден, видевших телефон. автомобиль и каменный дом, можно перечесть по пальцам. А ведь этот уголок Панамы расположен в неполных двенадцати часах пути на моторной лодке от оживленнейшего перекрестка мира.
Изоляция люден в Гарачине имеет и еще более трагические последствия. Деревня вынуждена кормиться из своих собственных источников, весьма однообразных. Ее обитатели давно утратили самостоятельность прежних поколении во многих решающих, жизненно важных делах. Ножи, посуда, соль, обувь, текстиль — все это отнимает от их стола большую часть риса и бананов, кукурузы, кокосовых орехов и рыбы. Не хватает ни того, ни другого. А отправиться на примитивных суденышках в ближайший порт с обменным товаром трудно: тут нужна отвага, как и во всей тяжелой жизни этой деревни, заброшенной на край панамского света.
Прилив поднял залив Сан-Мигель на добрых три метра. Он снова затопил болотистые отмели, и теперь его волны омывают низкие берега в нескольких метрах от свайных жилищ рыбачьего селения. Наш «Альбатрос» опять свободно