— Радуйтесь, что вас не пустили в Колумбию, — слышали мы от друзей в Эквадоре, — это пороховая бочка с зажженным фитилем!
Так вот отчего помощник капитана предупреждал, что пассажиры выходят в город на свой страх и риск. Это подействовало должным образом. Пассажиры крадутся по улицам города почти что сомкнутыми рядами, кое-где заглядывают в лавочку и, зажав под мышкой памятную безделушку, кратчайшим путем спешат на безопасный итальянский островок.
И все-таки вокруг тут много интересного; пожалуй, город как раз и привлекает своим полусветом и полумраком, легким налетом таинственности. Вот седовласый старик, сгорбившись над столиком, обрабатывает долотом и маленьким молотком огромную раковину. Свет годами не чищенной лампочки тускло мерцает на тысячах морских ракушек самых причудливых форм: они лежат на полках, на прилавке, в ящиках и по углам. Один еще в первозданном виде, покрытые слоем песка и морской соли, другие вставлены в коралловые подставки, как пресс-папье, красуются на инкрустированных ларцах и на резных ножках настольных ламп. Бесконечное время породило эту красоту на дне океана, медленно текущее время переливает ее руками старика и оставляет застывать в форме старосветских безделушек, отвечающих давно забытым вкусам.
В километре от порта улица оживает. Из кабачков несется звон стаканов и музыка оркестрионов. Бары на углах, осажденные группами людей в полотняных брюках и рубашках, приклеенных потом к спинам, по сути дела, составляют часть улицы. У них нет ни окон, ни дверей. От тротуаров их отделяют лишь стеклярусные занавеси. Оттуда в полумрак улицы кричат светом неоновых трубок и репродукторами американские музыкальные автоматы. С грампластинок они пищат, трубят, барабанят, визжат и звенят, и эти звуки отражаются от деревянных аркад над тротуарами, как во время храмового праздника.
Немного дальше мостовая главной улицы превращается в провинциальную дорогу с выбоинами и лужами. На двухтрех деревянных аренах хороводом масок завершается карнавал. Вероятно, лишь в портах северной Бразилии живет столько же негров, сколько в колумбийской Буэнавентуре.
По толпе веселых людей вдруг пролетело слово «гринго». Лица застывают, холодно поворачиваются в нашу сторону, глаза сужаются, руки сжимаются в кулаки…
Через шумный, крикливый! центр Буэнавентуры мы возвращаемся на пароход.
До глубокой ночи «Марко Поло» содрогается от грохота и лязга кранов, которые все еще набивают его грудами мешков и тюков, чтобы на долгом пути до Европы он не тратил зря нефть только ради живого груза пассажиров.
Сырым туманом и низким, намоченным в воде небом встретил Тихий океан новый день.
Буэнавентура скрылась в океане, словно призрак, и «Марко Поло» снова режет серо-зеленые воды изящным острием носа. Но на пароходе с утра происходит что-то необычное. Матросы толпятся около одной из спасательных шлюпок на левом борту «Марко Поло», со всех сторон туда сбегаются пассажиры.
— Вот где мы нашли их, под брезентом третьей шлюпки, — жестикулируя, говорит один из матросов, гордый своим открытием. — Не могу добиться от них ни слова!
Люди неохотно расступились, пропуская вперед первого помощника.
— Эти птенчики забрались на пароход ночью, в Буэнавентуре. Без денег и без документов! А теперь молчат, как пни. Отвечай же, черт побери, как тебя зовут? — матрос схватил старшего мальчугана за плечо и стал трясти его, как тряпичную куклу. — Зачем вам взбрело в голову лезть на пароход, мошенники, а?
Занесенная рука не ударила.
Казалось, будто в последнюю секунду матрос почувствовал взгляды собравшихся здесь людей. Симпатии большинства были на стороне обоих «зайцев». Матрос смутился и в растерянности подтянул брюки.
Младший из мальчиков, лет восьми, пугливо огляделся и потом сказал вполголоса:
— Год назад у нас умерла мама. А дома нас бил отец.