Торгашеская плесень банановой компании проникла в самые затаенные уголки поселка, в мышление, в чаяния и дела большинства людей, в их представления о жизни. Всеобщая деляческая одержимость нигде, пожалуй, не бросалась в глаза так, как в единственном отеле, куда забрели и мы в поисках пристанища на два трудных дня.
Это было самое большое здание во всем порту. На первом этаже — бар и распивочная, набитые от зари до зари. В пристройке — танцзал на манер кабаков Дикого запада. И затем магазин, где продавалось все на свете — от карманных ножей и сапог до седел и иностранной валюты. За кассой правил владелец всего предприятия, старый ростовщик Ромеро. Никто не знал его настоящего имени, но по чертам его лица можно было судить, что он пришел сюда откуда-то с Ближнего Востока.
После долгих переговоров он сдал нам две комнаты на самом верхнем этаже. Мы еще не подозревали, чего добиваемся. Относительно отеля и его обстановки не приходилось строить иллюзий, но когда мы прошли мимо длинного ряда дверей на трех этажах этого заведения, нас чуть было не вырвало. Мы не понимали, как можно заполнить столь обширную и грязную гостиницу в захолустье, удаленном от мировых морских дорог, в порту, не связанном даже с собственным государством, не говоря уже о загранице.
Вместо стен перегородки из досок, картона и мешковины, неструганые двери на ржавых петлях, с висячими замками, без единой ручки. А вместо двух комнат — курятники, в которых рядом с кроватью оставалось не больше одного квадратного метра площади. Для десятков этаких чуланов на всем этаже одна общая уборная, устланная многолетними нечистотами, и один общий душ с прогнившим полом. Умывальников нет и в помине.
Во все уголки отеля проникал едкий запах алкоголя, пота и отбросов, отовсюду слышались людские голоса, бормотание и визг, смех и вздохи, храп, кряхтенье и стоны. Только теперь нам стало понятно, отчего старый Ромеро так долго мурыжил нас, пока не сдал две комнаты. Сдавать на часы выгоднее, чем на дни. Его заведение было посменным приютом гольфитовских проституток, которым в другом месте не повезло бы на клиентов. Гольфито для них — дно, последняя ступенька жизни.
Вечером в прокуренном зале, за кружкой пива один из портовых рабочих высказал нам свое мнение, и оно не было случайным:
— Директор Сандерсон и старый Ромеро — самые богатые черти во всем Гольфито. Dos cabrones — dos ladrones, — попытался он срифмовать. — Два черта — два разбойника.
Атмосфера ромеровской конуры давила и душила нас. В тесной комнатушке мигала висящая на проводе под деревянным потолком слабая лампочка. Кто бы отличил здесь день от ночи, если тут не было даже окна? Железная кровать с продавленным соломенным матрацем и без простыни была просто-напросто втиснута в ящик без окоп, без вентиляции, в ящик, закупоренный крышкой двери. Наружная температура в это время поднялась до сорока градусов в тени. А в этой вонючей тюремной камере и подавно нечем было дышать.
Не успели мы внести наш чемоданчик в комнату, как нас тут же погнало прочь отсюда, к людям, на дневной свет, на воздух. Почти бегом выскочили мы из темных коридоров, подальше от танцзала с его дребезжанием.
Невольно озираемся, глядя на этот странный и страшный мир вокруг себя. Отель стоит в самом конце городка, на полоске земли между берегом Сладкого залива и крутой горой, до вершины покрытой взъерошенным лесом. Отсюда к селению и пристани ведет пыльная дорога, вдоль которой с одной стороны тянется проволочная изгородь перевалочной станции, а с другой неровный ряд деревянных домов; их обнесенные заборчиками фасады обдают улицу жаром своих рассохшихся досок.
Кое-где возле домов можно увидеть оседланного коня, привязанного к столбу забора. Большинство дверей распахнуто настежь, иногда вместо них висит лишь стеклярусная занавеска.
За одними дверями строчит швейная машина, за другими ревет патефон, звенят стаканы и стучат кости. Над входом убогого двухэтажного здания под вывеской «Кино» пестрят афиши. Только по револьверам и широкополым шляпам узнаем на них ковбоев. Понятное дело, кинематограф с американскими фильмами, которые сошли с экранов четверть века назад и лишь здесь, в этой мусорной куче цивилизации, еще умудряются приносить доход.