— И вы ждали, когда она возвратится?
Вацлав Горчичка с изумлением посмотрел на нас и простодушно заметил:
— Я же говорил, что вам это трудно понять. Что же, я должен был сидеть и ждать и тянуть из отцовского кармана кроны? Я хотел работать, понимаете, жить честным трудом. В Легиобанкс мне сказали, что наш консул в Гватемале, какой-то Зрновский, вербует людей в Гватемалу, на сельскохозяйственные работы. Дорогу оплачивали. Так вот я и очутился в Гватемале.
Я ожидал, что стану работать по профессии; подумайте только: лесник из писецкой школы — и вдруг где-нибудь в девственных лесах! А Зрновский между тем направил меня в какое-то общество немецких плантаторов. У них там были огромные кофейные плантации, и меня взяли надсмотрщиком.
На лбу у Вацлава, над переносицей, пролегли две глубокие складки.
— Знаете, ребята, кое-что я повидал на свете и испытал, но такой подлости делать я не мог. Первое, что нам дали, был хлыст. Чтобы подгонять индейцев, которые работали на плантациях. Их там убивали, как скот. Разве мог я спокойно смотреть на это? Ведь они были такие же люди, как и мы! И тогда я бежал оттуда; вряд ли Зрновский остался доволен этим, черт бы его побрал!
И Вацлав одним залпом выпил пиво, как бы желая заглушить в себе это воспоминание.
— И потом вы приехали сюда, в Никарагуа?
— Что вы! У меня не было ни гроша даже на дорогу. Да и вообще я не знал, куда податься. Школа лесничества была здесь для меня ни к чему. Кто бы стал тут, в тропических лесах, возиться с посадками и уходом за деревьями? Одно время я работал подручным в скобяной лавке. Вечерами учился варить мыло — самостоятельно, по книжкам. Сами понимаете, никакой красоты в этом не было, но мыло можно было продать. А потом пришла очередь звуковэго кино. Я выучился на киномеханика, и меня взяли на фирму «Метро-Голдвин Meйep» в качестве первого киномеханика для Никарагуа.
— Когда это было, Вацлав?
— В тридцать первом году. Приехал я в Манагуа тридцать первого марта, спустя полчаса после ужасного землетрясения. Как сейчас вижу — всюду огонь, дым, развалины, везде стонут раненые, зовут на помощь, умоляют откопать их из-под обломков. Но разве можно было что-нибудь сделать? Нас туда не пустили. Прибыли американские матросы; вы знаете, тогда они еще находились здесь: облили все — и живое и мертвое — бензином и подожгли. Для того, мол, чтобы не распространилась эпидемия. Такого кошмара, ребята, мне еще не доводилось пережить. Случись такое второй раз, и я бы, наверное, сошел с ума…
Вацлав вдруг словно окаменел, устремив неподвижный взгляд на край стола. В эту минуту мы бы ни за что на свете не смогли выдавить из себя вопроса. Прошло немало времени, прежде чем он вспомнил, что сидит тут не один.
— На чем я остановился?.. Да, на пожаре. Так вот, я лежал там на газоне, около площади, как во сне, весь вечер, всю ночь и не в силах был отвести глаз от этом жуткой картины. Конечно, наутро все здесь было по-другому, но что оставалось делать? Кинематографы были в развалинах и горели, а контракт с фирмой «Метро-Голдзин Мейер» годился теперь разве что на обертку. Чемоданы мои сгорели на вокзале, сохранилось тишь то, что было на мне. Через несколько дней я снова взялся за мыло. Денег, чтобы приобрести сырье, у меня, понятное дело, не было; тогда я взял немного взаймы и купил старых лошадей. По доллару за штуку. Шкуры продал, из жира наварил мыла, мясом стал кормить поросят. Выплатил долг и начал все сначала. За год я заработал достаточно, но продолжать уже было нельзя, иначе я бы истребил всех лошадей в Никарагуа, — засмеялся он, и мы словно увидели перед собой совершенно другого человека. — Пришлось бросить. Некоторое время работал инструктором по стрельбе. Пригодились егерские экзамены, что я сдавал еще в школе. Потом — для перемены занятия — купил рельсы от бывшей конки и начал строить бараки. Ну, вы сами понимаете, искусства для этого не требуется никакого, такие халупы сумеет поставить каждый… Эй, Гильермо, — позвал он официанта, махнув пустой кружкой, — еще три пива!
И прерванный рассказ возобновился снова.
— Однажды меня пригласили в университет и предложили читать лекции по органической химии. Сперва я посмеялся над ними, потом стал доказывать, что умею только варить мыло, а те в ответ говорят, что это, мол, стоит того, чтобы научить остальных, и что лучшего учителя у них нет. Взялся на время читать лекции, формулы писал чернилами на ладони, чтобы не осрамиться. Но это была нечестная работа. Меж тем снова начало действовать нормальное транспортное сообщение, я вернулся к своему мылу и делаю это до сегодняшнего дня. Впрочем, сам я уже не варю, только руковожу производством и экспериментирую в лаборатории: теперь-то я и в самом деле умею это. Да вы же видели предприятие, там сейчас занято двадцать пять человек.