– Ой, боюсь, если вся Ятвежь серебром скинется. И то – не хватит. – Покачала головой пани Гривда, услышав про «загладить вину». Всякий-то рот не заткнешь, а послезавтра – ярмарка. Бьюсь об заклад, и трех дней не пройдет, как по ядзвинским селам, от Литвы до Руси, байки рассказывать будут. Оно, конечно, грех – не великий и дело молодое. Да только не по людски у них это вышло.
Отбоявшись и отсмеявшись, ядзвины снова взялись за свое. Не тот урожай, что на полях, а тот, что в закромах. До зимы надо было многое успеть. Вечерами бабы вышивали узорчатые полотенца – дары болотницам. Примут они дары и щедро отдарят людей клюквой и прочей ягодой. Не будут пугать детей и манить их болотными огоньками к бочагам. А уж как лешего в этом году одарили, страшно и сказать. Сколько хотел, сколько и взял. Старые люди шептались, что год грибной и ягодный должен выдаться. Добрый Хозяин добро помнит.
Ятвежь новая, которую изрядно пожгли орденцы во время последнего набега, быстро отстраивалась. Только Борута сник немного, не спеша ставить сруб на готовой каменной пивнице. Мирослава сперва не понимала, с чего бы муж так переменился, но вскоре узнала. Дождавшись, когда стихнут основные слухи, в дорогу засобирался Скирмут.
– А чего он, сейчас только? – Спросила Мирослава мужа, когда тот пришел виниться, что не может бросить отца одного на хозяйстве. – Сколько ждал…
– Если бы он сразу уехал, – пояснил Борута хмуро, – то стали бы говорить, что сбежал. А то и вовсе придумали бы, что за Нецкой подался. А так, уехал и уехал. Сама посуди, каково ему по селу ходить, когда каждый пахолок тебе в спину усмехается?
«Ну и кто ему дурак?» – Подумала Мирослава, но говорить ничего не стала. Боруте и правда причиняла боль вся эта история и сыпать соль на свежую рану не хотелось.
– И куда он теперь?
– К Анкаду. Там сейчас каждый человек на счету. И рыцари рядом, есть на ком злость и обиду сорвать.
– А если не вернется?
– Вернется. Плохо ты, Мирося, Скирмута знаешь. Впрочем, откуда тебе бы его знать. Ты когда сюда перебралась, его уже Нецка морочила. Братишек мой, может, и не самый умный, но самый упрямый – это точно. Он не даст себя убить из одной только вредности.
И сколько веры в брата было в этих словах, что у Мирославы защемило сердце. «Наверное,» – подумала она, – «я точно так же стояла бы за Гжесем, что бы там Зоська про него ни говорила». Поэтому, вместо сотен слов, она шагнула вперед, открывая мужу объятия. Уткнувшись носом в полотно Борутиной рубахи, она слушала его дыхание и невольно дышала в ним в такт.
Больше всего на свете ей хотелось сейчас защитить своего любимого, большого и сильного мужа от детских разочарований в любимых людях. Но Мирося не умела волховать, поэтому все, что ей оставалось, молить о милости Творца.
Отъезд Скирмута прошел для Мирославы буднично. Если подумать, она была скорее рада, что все закончилось. Все время, прошедшее после суда, Скирмут ходил, словно в воду опущенный. Сказать чего-нибудь ядовитого ему теперь, видно, не позволяла совесть. Но по взглядам, которыми он то и дело одаривал окружающих, было видно, что радости в его жизни не прибавилось. Разве что вечерами перестал шляться по кустам, просиживая дома.
Однажды Мирослава присмотрелась, что он там мастерит. Оказалось, Скирмут вырезал из дерева игрушки. Да и вообще, казалось, он только сейчас заметил, что в доме появился младенец, его дочь.
В день отъезда Скирмут тепло попрощался с братом, о чем-то долго говорил с отцом, попросил Мирославу не поминать лихом. И только потом подошел к Нетте, стоящей чуть в сторону с ребенком на руках. Они о чем-то долго говорили накануне, но Мирослава не стала прислушиваться. Сегодня же Скирмут слегка приобнял Нетту и негромко спросил.
– Будешь ждать?
– Ты возвращайся. – После недолгой заминки ответила женщина. – Я дождусь. Ради дочки, дождусь.
– И на том спасибо! – Скирмут вздохнул и пошел к коню, которого держал в поводу пахолок. В этот раз, как и в прошлый, к Анкаду отправлялось несколько молодых воинов, счастья попытать. Вскоре небольшая группа всадников покинула селение.
Почти до самого листопада осень была спокойной. Новых нападений не последовало. От Анкада и прочих северян приходили новости о постоянных стычках. Но пока ни одна из сторон не могла говорить о существенных победах. Одна орденская крепость была почти готова, зато строительство другой удалось затормозить, а потом, одним сильным налетом, разрушить построенное до фундамента. Правда, начали приходить тревожные вести с других отрезков границы. Тот же литвинский князь жаловался, что пол-осени провел, отбивая набеги.