3
По коридорам, которыми вел меня Рюб, сновали люди. Мужчины и женщины, в большинстве своем молодые, входили в кабинеты, выходили из них, проходили мимо. И каждый, он или она, кивая Рюбу или заговаривая с ним, неизменно с любопытством смотрел на меня. Рюб наблюдал за мной, слегка усмехаясь, и, когда я в свою очередь взглянул на него, спросил:
– Ну и что же вы думаете увидеть?
Я попытался найти хоть какой-нибудь ответ, но не нашел и покачал головой.
– Не имею ни малейшего представления, Рюб.
– Вы уж извините, что все так таинственно. Но объяснения дает директор, а не я. И нужно показать вам это, прежде чем он сможет хоть что-то объяснить.
Мы повернули за угол, потом повернули еще раз и попали в коридор, значительно более узкий, чем прежние. Повернули снова и очутились в совсем уж узеньком, но довольно длинном проходе.
Одна из стен здесь была глухая. В другую был врезан ряд двойных стекол, сквозь которые хорошо просматривались инструктажные, как Рюб назвал их, кабинеты. Первые три кабинета оказались пустыми – оборудование там было, как в обычных классных комнатах. Шесть-восемь деревянных стульев-парт – с одной стороны подлокотник заканчивался письменным столиком; классные доски, кафедры для преподавателей. В четвертой точно такой же комнате сидели двое: один за кафедрой, другой лицом к нему на стуле-парте, – и мы остановились.
– Мы их видим, они нас нет, – пояснил Рюб. – Всем это известно, но так лучше, чтобы не мешать занятиям…
Тот, кто сидел за партой, говорил, то и дело запинаясь и время от времени задумчиво потирая лицо рукой. Лет сорока, худой и смуглый, одетый в темно-синий джемпер и белую рубашку с открытым воротом, он выглядел гораздо старше своего инструктора. Рядом с окошком в стену была утоплена панель из нержавеющей стали с двумя кнопками. Рюб нажал одну из них, и мы услышали голос ученика из зарешеченного динамика над окошком.
Он говорил на иностранном языке, и секунд через десять мне померещилось, будто я знаю на каком: я уже почти объявил об этом вслух, но все-таки удержался. Первое впечатление было такое, что это французский – язык, который я могу отличить от других, – потом меня одолели сомнения. Я прислушался повнимательнее: отдельные слова почти наверняка попадались французские, но выговор был какой-то невнятный. Ученик говорил и говорил, и теперь довольно бегло, лишь иногда инструктор поправлял произношение, и тот несколько раз подряд повторял одно и то же слово, прежде чем продолжать.
– Это французский?
По усмешке Рюба я понял, что он только и ждал подобного вопроса.
– Да, но средневековый французский. Так говорили четыреста с лишним лет назад…
Он нажал другую кнопку, динамик смолк, лишь губы человека за стеклом продолжали шевелиться, – и мы двинулись дальше. У следующего окошка Рюб нажал кнопку сразу же, я услышал, как кто-то крякнул, затем раздался удар дерева по дереву; остановившись подле Рюба, я заглянул в комнату.
Мебели в ней не было совсем, стены обтягивала тяжелая парусина, а на полу двое мужчин вели штыковой бой. Один носил плоскую каску, гимнастерку цвета хаки с высоким воротником и обмотки – форму солдата американской армии времен Первой мировой войны. Другой был в черных сапогах, серой форме и глубокой каске немецкой армии. Штыки отливали странным серебристым цветом, и я понял, что они из крашеной резины. Лица мужчин блестели от пота, гимнастерки потемнели под мышками и на спине, а они все кололи, отбивали, наступали, отступали, крякая в такт ударам винтовок. Вдруг немец стремительно отскочил, сделал ложный выпад, увернулся от удара противника и всадил штык прямо тому в живот, так что резина перегнулась пополам.
– Убит, американская свинья! – заорал он победно.
– Черта с два, – отозвался другой, – небольшая царапина…
Оба рассмеялись, продолжая наносить друг другу удары, а Рюб мрачно смотрел на них и бормотал:
– Не так, мерзавцы, совсем не так! Безобразное отношение к делу!
Я бросил на него взгляд: лицо его стало раздраженным, злым, губы сжались, глаза сузились. Еще какое-то мгновение он молча смотрел в окошко, потом резко надавил на выключатель большим пальцем и отвернулся.
В следующей комнате сидело человек десять – большинство в белых плотничьих спецовках, некоторые в синих джинсах и рабочих рубахах. Мужчина в брюках и рубашке цвета хаки указкой водил по картонному макету, занимавшему весь стол. Это был макет комнаты без одной стены, подобие театральной декорации, и мужчина указывал на игрушечный потолок. Рюб нажал кнопку.