Шесть лет назад я вернулся со службы и, кажется, никогда не чувствовал себя так свободно и легко. Помнилось даже физическое ощущение той поры — холод ледяных струй и ознобное покалывание по всему телу. Серой весной, когда снег уже сошел, а траве расти еще холодно, с велосипедами мы переправились за реку, чтобы нарвать подснежников, а когда вернулись назад, лодки на месте не оказалось — кто-то угнал в село. И я пустился за нею вплавь по реке, несущей запоздалые льдинки. Было очень холодно и страшно. Чтобы подстраховаться, я прихватил с собою доску, но вскоре понял, что утону с нею быстрее, чем без нее, и оставил ее на середине реки. Когда же я возвращался в лодке назад, то замерз так, что зуб на зуб не попадал. Однако как раз воспоминание об этом ледяном купании долгое время согревало меня.
Что же случилось сейчас?
Уж не повлиял ли на меня приезд Саса Валерия Михайловича, недавно объявившегося в редакции?
Сас был величина. Имя его несколько лет гремело по всему краю. Валерий Михайлович работал тогда агрономом в самом крупном нашем совхозе и, что называется, пришелся к месту. Занимаясь в совхозе земледелием, он потихоньку писал диссертацию, ставил опыты, за которые били его кому только не лень. «Эксперименты вместо хлеба» — передовая под таким заголовком была нашим вкладом в общее дело. Однако Сас гнул свою линию, повышал урожаи и все-таки добился своего: получил признание у местной агрономической науки, у областных сельскохозяйственных светил. Мало того, нашумев статьей в центральной прессе, он свалил директора научно-исследовательского института, много лет слывшего корифеем земледелия.
Сейчас он приехал читать лекции — от того самого института, директора которого свалил и где работал теперь сам. Об этих лекциях и принес он в редакцию заблаговременно заметочку под названием «Ученые — целинникам». Неблаговидность такой рекламы Сас понимал и делал вид, что не узнал меня. Впрочем, я и действительно знал Валерия Михайловича немного — только в последний, победный час его здешней биографии. Помнится, нащупывая тему для статьи, я задал ему несколько вопросов, ничего не занося в блокнот. О, в какую ядовитую улыбку сложились его губы! С каким неподражаемо победительным сарказмом было произнесено: «Вы, что же, уверены, что и так ничего не забудете!» Сколько своеобразного тогда было во всем этом и, боже мой, как же отличалось нынешнее лицо Саса от того, каким я его знал раньше. Я долго вглядывался в Валерия Михайловича, соображая, отчего это произошло, пока не понял: глаза — вот что отличало нынешнего Саса от прежнего. Они были по-старому умны и проницательны, но появилась в них настороженная вопросительность: он стремился понять человека как можно раньше, еще до того, как тот сам решится выказать себя.
Что крылось за этим? Неужели весь затеянный им в прежние годы сыр-бор понадобился ему лишь для того, чтобы подняться на некие командные высоты и на том успокоиться? Это было ужасно — терять еще одного человека из тех, кто вызывал любовь и уважение.
…Меня сразу пригласили к редактору Петру Федотовичу. Он подал мне письмо и, пока я читал, все никак не мог усидеть на своем месте — то и дело вскакивал, тер ладонями друг о друга, шелестел бумагами, перекладывал их.
Петр Федотович был тоже довольно оригинальной личностью. Изо дня в день он упрямо «сек» наши материалы, подгоняя их под одному ему ведомую линию. Последняя иногда вызывала резкое противодействие райкома. Но главное было не в этом. Я служил в армии, долго учился — сначала в школе, потом в институте, затем немного учил в маленьком степном поселке, и у меня были, мягко говоря, иные, чем у Петра Федотовича, представления о работе и справедливости. Однако это не смущало его, он считал необходимым воспитывать меня в своем духе, и моральный перевес, кажется, был пока на его стороне. Нет, в отношениях со мной он не пользовался властью, наоборот, любил действовать, так сказать, отечески, беседами, после которых я выходил из его кабинета словно отравленным.
— Ну, что, прочитал? — спросил он сейчас.
— Да-а… — ответил я, пробегая последние строчки глазами.
В письме значилось: «Дорогая редакция! У нас случилось большое несчастье — безвременная смерть нашей дочери Веры. Купавшись, ее подруга Люся стала тонуть, а она, то есть наша дочь Вера, хотела помочь и тоже, погибла. Мы благодарим дирекцию совхоза, партком и профсоюзный комитет, а также всех, кто разделил с нами наше горе. Веру похоронили с музыкой и красными знаменами, за что большое спасибо людям…» Дальше шла просьба выразить эту благодарность через газету.