Я очень удивился этому, а сейчас понял: моему приятелю хотелось поскорее выбраться отсюда куда-то повыше, в кабинеты с кондиционерами, несколькими телефонами и цветистыми коврами на сияющих паркетных полах.
— А директора нет, — сказал Григорий Григорьевич. — У нас электрика убило. Полез на столб, а линию не обесточил — ну, в момент ударило. Директор теперь сам не свой, в райком подался. Второй ведь это случай у нас. Ты про доярок слыхал?
Я сказал, что из-за них, собственно, и приехал.
— Как же мне быть с тобой? — стал раздумывать Григорий Григорьевич. — Парторга тоже до вечера не будет. Хотя вот что: ты в гостиницу устраивайся, а после обеда моя жена — надеюсь, не забыл, что она у меня тоже зоотехник, — на дойку в степь поедет. Вот ты с ней и отправляйся. Тебе же, я думаю, интересно будет посмотреть на все своими глазами?
Гостиница располагалась в недавно построенном здании, которое уже начало разрушаться от бегущей на стены дождевой воды. В коридоре было наполовину выбито стекло, забрызганное известкой. Ее потеки белели и на деревянных ступенях, ведущих на второй этаж.
Вид казенных пыльных одеял вызвал уныние. Я подошел к окну, в это время постучали. Я открыл — в коридоре стояли инженер по технике безопасности Иван Васильевич, мой сосед по райцентровской квартире, высокий человек с большим лбом, переходящим в покрытую мягким пушком лысину, и Семен Парамонович Перетятько, главный инженер сельхозуправления.
— А, вот ты где! — сказал Иван Васильевич, нисколько не удивившись моему появлению в совхозе. — Ты чего здесь?
— А вы?
— У нас служба, брат, — ответил он. — Акт составить, пособие назначить, если надо. Про электрика слыхал? Ну, вот мы и приехали. Ты сейчас куда?
Я сказал.
— Возвращайся скорей, — напутствовал меня Иван Васильевич. — Мы тебя подождем.
К дояркам мы выехали на подводе. Моя спутница — жена Григория Григорьевича — была красива той неброской красотой, которая складывается по большей части из миловидного лица, ясного взгляда чистых глаз да доброй улыбки.
— Что ж, вы хорошо знали утонувшую? — спросил я попутчицу. — И какая она была?
— Да какая? — ответила та не сразу. — Такая… Ну, как бы это сказать?.. Словом, очень-очень хорошая!
— Да в чем же?
— Ну, как в чем? Знаете, сейчас трудно говорить, но вот что она хорошая — это вам каждый скажет.
И сколько я потом ни бился, выспросить что-нибудь еще не удалось.
Сразу за селом начиналась степь. Там на забурьяневших землях сходились и расходились новые и брошенные дороги. В конце концов они соединились в одну и вывели нас к сильно обмелевшей реке. С того берега нам навстречу шли женщины. Некоторые прыгали по камням, другие, сняв обувь, шли прямо по дну и, наклонясь, полоскали в реке руки.
Мы двинулись вслед за подводами, на которых загорелые грузчики везли размолотые отходы к птичнику. Наша бричка, грохоча, скатилась с пологого берега, с маху пересекла журчавшую воду, и лошадь, напружинив спину, выволокла ее по крупному зернистому песку на другую сторону.
Вскоре мы увидели то, что было нужно: окруженные горбылем коровьи стойла, бидоны у обшитого толем вагончика, зеленое пшеничное поле, по которому наносило из степи волны горяче-удушливого зноя. У изгороди, надвинув на лоб платки, разговаривали женщины. Делали они это не спеша: скажут что-либо, помолчат, разморенные зноем, еще уронят словечко.
Рядом, метрах в двадцати от них, начинался берег — высокий обрыв, с которого под порывами ветра тек беспрерывными струйками серый песок.
Под обрывом расстилалось зеркало реки. Здесь она была совсем не похожа на ту, какой мы только что ее пересекали. Вода раздвинула берега, приобрела темный, предупреждающий о глубине цвет, под ветром от одного ее берега к другому бежали, вскипая белой пеной, волны.
Узнать удалось немного.
…Вера Безродная в тот день была дежурной и мыла посуду. Вероятно, так же вот нагревалась вода в бидонах, а от крыши вязко пахло толем. Вскоре подошла ее подружка Люся и позвала купаться. Но Вера опаздывала, вот-вот должны были пригнать коров, и отказалась.