Феня решительно встала с охапки сена — все было ясно: она не отказывается от мечты вернуться в Москву, она это сделает — уедет, и как можно скорей!
А тут никогда не дождешься настоящей весны…
Глава IV
С того дня, как зацветет в лесу орешник, дед Иван Гаврилов теряет покой: просыпается рано, выходит на улицу и, задрав бороду, жадно вдыхает лесной ветер, приблудившийся случайно у порога микулинских изб. В ясных просветах заоблачной выси играют вороны.
— Значит, пришла…
Под деревьями еще лежит снег, еще по ночам прихватывают хрусткие морозцы, а орешник уже знай цветет. Никогда не ошибается орешник. Да и как ему ошибиться, когда под снегом шумят, буянят невидимые ручьи, тонкие веточки берез уже покраснели на солнце, летят дуплянки, гуси, скворцы. На ферме в сине-зеленых разводах луж замельтешили ломкие тени изгороди и пушистых верб.
— Пришла, голубушка…
— Доброе утро, отец, — здоровается Александр Иванович, появляясь на крыльце.
— Доброе утро, сынок.
Вот уже сколько дней отец и сын выходят на работу вместе. В предрассветной мгле мелькают огоньки папиросок, вычерчивая круги и какие-то замысловатые фигурки. Идут плечом к плечу, высокие, сухопарые.
На узких весенних тропах, подмытых гремучими ручьями, где вдвоем не пройти, сын пропускает отца вперед, потом опять сходятся.
— Как же нам с сараем-то? По ночам телята мерзнут, ногу один сломал…
— А что ты сам придумал?
— Сейчас пойду электричество проводить, а там еще пол перестлать надо бы да окно прорубить… Людей нету, вот беда, на полчаса не найдешь человека. Я уже не знаю, как рад этой Феньке, пришла к нам девка в самую пору.
— Акимова, что ли?
— Его.
— Смотри, как бы Аким тебе не насажал за нее синяков по-соседски.
— Не насажает.
Иван умолк, жадно затянулся сигареткой. Когда он снова начал говорить, Саша уловил в его голосе давно забытые строгие, отцовские нотки:
— Эх, парень, парень, никак я не научу тебя жить. Вот уж и в армии отслужил, семьей впору бы обзаводиться, а ума не прибавилось. Ты что же, хочешь ферму один поднять? Мол, плечи широкие, гавриловские, выдержат. Не возьмешь себе в толк одного — мало этого. Эх, Сашка, Сашка, да тут и десяти твоих плеч не хватит, а ума и подавно. Тут без людей не обойтись. А ты пробовал хоть с кем-нибудь поговорить?
Саша молчал.
— То-то же! Знаю, скажешь: что, мол, с бабами разговаривать, — а тоже мне партиец! — в сердцах махнул папироской отец. — Наш брат должен постоянно стучаться к людям, поднимать их, будоражить. Собрались бы да за один-два вечера все и обладили. Пойдут, конечно, многие, глядя на нас. А как же иначе? Ты заведующий фермой, вот и организуй.
Но оказалось все не так просто, как думал Гаврилов-старший. Феня, совсем не предполагая о разговоре Саши с отцом, пыталась сама найти помощь. Случайно она встретила знакомого бригадира возле кузницы.
— Как дела, Феняшка? — спросил он.
— Телята погибнуть могут. Обязательно надо пол перестлать.
— Вот выдумала! Нам сейчас не до телят — посевная на носу. Удобрения возим, инвентарь готовим, семена. Дел по горло. Плотники день и ночь заняты.
— Да мне бы хоть двух человек…
— Эка — «двух человек»! А где их взять? Попросила б отца. Может, выкроил бы минутку.
Ничего не ответив, Феня отвела взгляд в сторону и глубоко вздохнула.
— Чего вздыхаешь?
— Ничего! — зло сказала она. «Нет, никого больше не буду просить, никого! Надо пойти в правление и потребовать от Нила Данилыча помощи. А не поможет, брошу к чертям этот телятник! Что мне, больше всех надо, что ли?»
Нил Данилыч сидел за столом. Вид усталый — под глазами старческие мешки. Он пересыпал из ладони в ладонь зерно.
— Семена надо протравлять, а формалин, дьяволы, не присылают! — проворчал он, взглянув на Феню.
— Вас бы самих протравить, бюрократов!
— Ты чего?
— Телята гибнут — а думать о них никто не хочет. Не могу же я одна!..
— Подождут твои телята. Хлеб нынче — главная задача. Не посеешь — есть нечего будет. Чем тогда кормить державу? Без хлеба руды не добудешь, ситчику не наткешь, да и в космос не полетишь. А солдат кормить надо? Надо!
Резко повернувшись, Феня вышла, громко хлопнув дверью. Она была огорчена и расстроена.
…Во вторник, на исходе дня, к Фене в сарай постучалось несколько микулинских коммунистов: тетка Матрена, Иван Гаврилов, Саша и две доярки. Потом подошел учитель Иван Павлович. Каждый прихватил с собой из дому топор или пилу, кое-кто рубанок, долото.