— Ну, хозяйка, принимай! — шутил долговязый Иван Гаврилов, цепляясь шапкой за косяк двери. — Чем на шабаше угощать будешь?
Феня, покраснев, улыбнулась.
Мужчины сошлись в кружок, закурили. Только хотели приступить к делу, как дверь отворилась, и с рубанком в руках вошел Нил Данилыч.
Феня удивилась: что же заставило людей прийти к ней на помощь? Ведь она не просила их. Она только требовала от бригадира и председателя дать ей хотя бы двух плотников. А тут пришли все: и учитель, и доярки, и дед Матвей, и даже сам Нил Данилыч пожаловал. Всем им хотелось, конечно, после работы отдохнуть. Разве не устал за день каждый из них? Как ни говори — посевная…
Мужчины, перестлав часть пола, присели на доски, закурили. Иван Гаврилов окинул взглядом стены и свежевыструганные доски настила, порадовался. Кажется, маленькое дело сделали, стоит ли тешить сердце? А глаза говорят: нет, не маленькое!
Феня хотела уже мыть руки, как рядом послышалось:
— Ну как, готовишься к экзаменам?
Феня обернулась: перед нею стоял учитель.
— Готовлюсь, Иван Павлович, да вот с геометрией очень трудно.
— Прикрепим к тебе кого-нибудь.
— Спасибо.
…Закончив работу, люди ушли. В сарае стало светлей и теплей, и на душе полегчало. Феня испытывала неловкость за свои дурные мысли о бегстве из Микулина в город. Не в силах справиться с собой, она и дома ходила притихшая, ни с кем не разговаривала, даже Матрене не проронила ни слова — вся ушла в себя… В ней с этого вечера жили как бы две Фени, совсем непохожие друг на друга, враждующие. Правда, иногда они приходили к согласию, но ненадолго. И одна из них, по-прежнему не веря в приход весны на берега Оки, думала, что все для нее должно начаться не здесь и не сейчас. Огни большого далекого города, где асфальт был уже по-весеннему чист от снега, манили и манили ее.
Дни шли за днями. Иногда туманы, сгоняя последний снег, прятали солнце. Во дворе грязно. Фенин сарай будто на островке — кругом непролазные хляби. Феня проложила доски через лужи, по доскам можно без опаски ходить в красный уголок и на ферму. Перед входом в сарай — деревянная решетка и охапка еловых веток. С грязными ногами в телятник не войдешь — изволь очистить ноги, а затем окунуть подошвы в раствор извести — это для того, чтобы не занести инфекцию. Хозяйка строга — даже Александру Ивановичу сделала замечание, когда тот не очень-то старательно второпях обтер ноги.
Холодно и сыро на улице, зато в телятнике тепло и чисто. Своих питомцев Феня распределила в клетках по возрасту, и телята, почуяв друг в друге сверстников, стали дружелюбней. Самым маленьким Феня варит мучную кашу, добавляя белковых дрожжей, поит молоком. Напьются и давай играть, как детишки. Попробуй разберись в «телячьих нежностях»: Геркулес и Боцман лизались-лизались, нюхались-нюхались и вдруг ни с того ни с сего начали бодаться, лбы пробовать. Непостижимы законы дружбы!
А когда Феня с ветеринаром и тетей Матреной стали взвешивать телят, Что было! Геркулес все не хотел идти на весы, крутил головой, лягался — едва сообща втащили озорника.
Прошел месяц с тех пор, как Феня приняла молодняк. Нет больше в ее стаде скучных шершавых телят-замухрышек, доверчиво тянутся они к своей кормилице, и ей приятно видеть, как поблескивает, лоснится на их спинах шерстка.
— Ну что, Орел, как наши дела, как настроение? — спрашивает Феня у двухмесячного крутолобого бычка. — Хочешь на улицу? Подожди немного, будет посуше — поведу на прогулку. Вот и Резеда скучает по солнцу. Ух ты, глупышка, весь бок испачкала, и как это тебя угораздило, — выговаривает Феня пестренькой телочке, а затем берет щетку и начинает чистить. Виновница слегка пошатывается под ее рукой, а когда становится щекотно, подпрыгивает. — Вот, вот, поиграй, это на пользу, развивайся. А почему не пьешь овсяную болтушку? Не нравится, ишь ты, барыня…
Феня окидывает взглядом телят.
— А как Черчилль себя чувствует? — говорит она, посматривая на упитанного бычишку темно-коричневой масти. — Срастается твоя нога?
Несколько дней назад приходила в сарай комиссия по выбраковке — обмеривали, переписывали всех телят, счетовод из правления делал какие-то особые пометки в конторскую книгу. Насчет Черчилля покачал головой и поставил тощий хитроватый крючок.
У Фени защемило сердце от нехороших предчувствий.
— Что же с ним делать, списать, наверное, придется, — почесывая карандашом за ухом, процедил сквозь зубы неразговорчивый счетовод. — В расход — пока не сдох.